– Лови!
Весь в твёрдых гранях и острых как бритва краях, кусок льда, величиной с чаячье яйцо, ударяется в ладонь.
Странно… Он жутко холодный и прилипает к рукам на морозе. Но всё равно, поймать его трудновато, летит лёд неровно и норовит выскользнуть из одеревеневших пальцев.
– Лови!
Шагов с двадцати, в Гриммса, как ядро из пушки, летит очередной кусок льда.
Несчастный ученик давно сбился со счёта. Это – то ли сто пятидесятая, то ли уже сто пятьдесят четвёртая льдина.
Впрочем, Гриммсу уже всё равно. Скорее бы это закончилось.
Но папаша Урох, как всегда, не ведает усталости. Мастер-телохранитель лишь на первый взгляд кажется этаким седым, до полной белизны, стариком, с высохшими от времени мышцами. Его силе и скорости позавидует любой молодой богатырь!
От Гриммса давно уже валит пар, хотя он только ловит. А сам мастер бросает, но даже ещё с дыхания не сбился.
– Не лови!
Папаша Урох смеётся, когда Гриммс резко отшатывается от летящего в него, зеленоватого на изломе, куска льда.
Потом учитель подходит ближе, подбирает шапку, давно свалившуюся с начинающего телохранителя, нахлобучивает ему на уши.
– Молодец! Будем считать, что последний был ядовитым. Ну, сколько бросков всего было?
Ученик некоторое время не отвечает. Дует изо всех сил на красные, иссечённые острыми краями ладони, и так-то нынче утром натёртые пешнёй до кровавых мозолей.
Морской лёд, хоть и не такой солёный, как вода, но разъедает пораненные пальцы тоже будь здоров! Гриммс наклоняется и суёт руки в снег. Становится немного легче:
– Сто пятьдесят…эээ,.. пять…наверное. На пятом десятке сбился немного.
– Эх, ты! Сто семьдесят девять! Не рассеивайся в бою! Сосредоточенность нужна обязательно. Конечно, не для того, чтобы знать, сколько ледышек в тебя прилетело. Здесь необходимо уметь мыслить, сразу о нескольких вещах – о намерениях противника, о том, что твориться вокруг. О том, где находится твой подопечный. Всё нужно видеть и за всем нужно следить одновременно. В каждом шевелении травы на поле боя видеть свой смысл!
Гриммс вздыхает:
– А какой смысл в ловле кусков льда? Если кто-то сойдёт с ума и начнёт чем-нибудь кидаться в клиента… да хоть камнями! Так проще его самого скрутить, чем камни ловить или отбивать.
Папаша Урох долго и внимательно смотрит на ученика. Потом кладёт ему на плечо свою тяжёлую руку:
– Ну-ко, пойдём в дом.
От берега замёрзшей бухты, где Гриммс, по приказу мастера, целое утро пешнёй колол лёд, по узенькой тропинке, кое-как протоптанной в глубоком снегу, двое пробираются к дому старого Уроха.
В доме Уроха хорошо – тепло от огромной печи, занимающей чуть ли не половину всего помещения. Иногда кажется, что такая массивная печь от своей тяжести вот-вот провалится вниз, в подпол.
Печь знатная, но до странности нелепая в своей величине! Никто и никогда в Рёгланде не строит таких печей!
В домах норрманнов вообще предпочитают открытый очаг, безо всяких дымоходов и прочих излишеств, утверждая, что сидеть всей большой семьёй, длинными зимними вечерами, лучше вокруг живого, открытого огня.
Остманны тоже любят открытый огонь, но всё-таки загораживают очаг с двух сторон белёными стенками из кирпича, ставят вычурные решётки, проводят кирпичные дымоходы.
Печь же в доме мастера-телохранителя, пока топится, наглухо закрывается большим железным щитом с неудобной клёпаной ручкой. А само горнило напоминает скорее пещеру, чем очаг – при желании туда можно залезть и сидеть там, почти не сгибаясь.
Казалось бы, никаких дров не напасёшься, чтобы прогреть этого кирпичного монстра, изнутри набитого речным песком! На скалах и каменных лбах сами-собой дрова не растут, и жители Рёгланда к их расходу всегда относятся очень бережно.
Но, на самом деле – одной охапки с лихвой хватает на то, чтобы на верхушке печи, которую Урох называет «кроватью», было удобно, хоть и горячо, лежать хоть целые сутки напролёт, не слезая!
И горшки для приготовления пищи в хозяйстве у папаши Уроха странные. Из «порченного железа» – чугуна.
Такое железо мастера-кузнецы когда-то сильно не любили. Чуть передержишь крицу в горне – и на тебе! Хороший кусок железа сначала превращается в расплавленную лужицу, а потом – в хрупкое и ломкое невесть что!
Это гораздо позже научились лить из этого «порченного железа» пушки…
Войдя в дом, старый Урох сбрасывает на лавку свой короткополый овчинный тулупчик без рукавов, прислоняет ладони к тёплому боку печи. Стонет от наслаждения:
– А-а-акх-х! Думаешь, у тебя одного руки пострадали? Бросаться ледышками – тоже не мёд!
Ладони Гриммса всё ещё горят огнём! Кажется, что прикоснуться такими руками к горячему кирпичу – остаться совсем без рук!
Он суёт свои измочаленные пальцы в стоящую у двери кадку с водой, из которой они утром умываются по очереди. Корчится от внезапно накатившей боли, но после этого облегчение всё же наступает.
– Разумеется, никто всерьёз кидаться камнями не будет, – продолжает мастер начатую на берегу беседу. – А даже если и будет! Для того, чтобы нанести серьёзные увечья, их – таких кидальщиков, должно быть несколько. Но, даже если и так – то их и по одному порешить можно. У них же и руки и умы будут этими камнями под завязку забиты! Самое важное в этом случае – не проморгать первый бросок, с самого начала головы беречь!
Урох отлипает от тёплого печного бока и, повернувшись, пристально смотрит в спину ученика, до сих пор стоящего с погруженными в кадку руками:
– Но тут речь идёт о другом… Об оружии, которое можно метнуть!
Гриммс всей спиной выказывает недоумение:
– Метнуть? Бросить, что ли?
– Точно. – папаша Урох смеётся, но в его смехе слышится некая принуждённость. – Бросить в противника!
– Бросить в противника? Оружие?! Но на это может решиться только сумасшедший! – Гриммс рывком вытаскивает руки из воды и поворачивается лицом к учителю. – Его же потом искать будут! Буквально все! И владетели, и колдуньи! И найдут!
– Найдут. Но ведь бывают и впрямь сумасшедшие! Сумасшедшие, а то и просто потерявшие всякую надежду и желание жить. Вон, в вестманнских герцогствах, нет-нет, да и произойдёт нечто такое, что наводит на мысль о метательном оружии.
Гриммс вздрагивает от отвращения и негодования.
Ему – воину-меченосцу, претит сама мысль о предмете, которым можно убить, выпустив его из рук! Да и не только ему! Это против всех правил и законов! Ни один человек во всём мире о таком проступке хорошо не скажет!
Бывали, конечно, случаи, когда выбитый из рук меч убивал или ранил кого-нибудь в сече. Но владелец такого меча, если он оставался жив, после боя долго отмывался от позора! Проходил очищение, иногда и в Братство жертвовал, если был не беден!
Да, даже вурды никогда не опускались до такого, чтобы бросать что-то во врага!!!
Старый Урох видит всю гамму чувств, что обуревают ученика, но щадить Гриммса не входит в его намерения.
Кряхтя, словно только что постарел ещё лет на сто, учитель присаживается на лавку, стоящую вдоль печи. Наставляет на Гриммса корявый указательный палец:
– Слушай. Запоминай. И старайся понять. В самом принципе оружия, которое можно бросить в противника, нет ничего противоестественного. Да, я знаю, что ты скажешь! – Мастер предостерегающе поднимает ладонь. – Что ни одно живое существо не убивает жертву на расстоянии. Но! Человек это сделать способен! Потому что оружием ему служат не зубы и когти. И самое интересное то, что пользуется он этим вовсю и уже довольно давно. Вспомни охотничью пращу! Ею можно не только гусей бить и чаек отгонять! А ещё пушки, например! Пушка – это тоже оружие. И оно мечет ядра силой пороха! Пусть человек и не держит пушку в своих руках, но сам смысл от этого не меняется!
Гриммс изумлённо смотрит на учителя. Никогда ни о чём подобном он и не задумывался!
Голос Уроха понижается почти до шёпота:
– А знаешь, скольким людям приходила в голову мысль, сделать совсем маленькую пушчёнку? Чтобы стрелять из неё прямо с рук! Но и Сёстры, и владетели зорко следят за всеми этими мыслями, не давая им осуществиться. Уничтожая их в самом зародыше! Тщательно выпалывая даже само представление о том, что оружие можно метнуть. И это длится очень долго. Так долго, что все давным-давно поверили, что бросать что-то во врага – это позор!
Мастер-телохранитель улыбается в усы:
– Видимо, всё оружие, что можно кинуть, нашим колдуньям не по нутру.
– А может быть, они просто защищают нас от чего-то такого?..
– Может и так. Думаю, что такое оружие способно быть и в самом деле страшным… ужасающим! Для всех и для каждого. Но, думается мне, защищая нас от этого, они защищают и самих себя!
– От чего им защищаться-то? – недоумевает Гриммс. – Они же всемогущи!
Смех мастера звучит совсем не весело:
– Запомни, всемогущих и бессмертных не бывает! Даже Сёстры Стихий должны помнить о том, что смертны!
Гриммсу вдруг приходит в голову мысль настолько сумасшедшая, что он уже не только изумлён! Он полностью растерян!
– Но, если они этого боятся … Значит…
– Стой! – Снова взлетает в предостерегающем жесте ладонь мастера. – Вот этого я тебе не говорил. И говорить обо всём об этом ни с кем, кроме меня, не советую. Ты и сам прекрасно знаешь, чем это закончится. Но…
Старик снова пристально смотрит на ученика. Потом продолжает:
– Но знать ты это должен. И уметь пользоваться метательным оружием тоже. Пойдём. Светильник возьми.
Хлопнув себя по коленкам, старый мастер встаёт с лавки и, в сопровождении ученика, спускается в подвал.
В просторном подвале холодно, почти как на улице. Здесь можно ходить не нагибаясь, а каменный пол сух и чист. Стены прикрыты – где-то матами из плотно увязанной ивовой лозы, где-то стволами можжевельника, а где-то и обложены пиленным плавником – обломками древесных стволов, принесённые морем.
Зыбкий свет масляной лампы освещает несколько толстых брёвен-колонн, стоящих посреди помещения. Это, видимо, подпорка, держащая на себе печь-чудище. Больше никаких вещей или мебели в подвале нет.
Гриммс здесь ещё никогда не бывал и с интересом прикидывает, сколько же нужно было времени, чтобы выдолбить такой подвал в монолитной скале?
Урох подходит к стенке, отодвигает в сторону плетёный мат.
В стене обнаруживается узкая ниша – только руку просунуть. В нишу зачем-то вставлен короб из тонкого листового железа.
Засунув руку в этот самый короб по самое плечо, старый мастер некоторое время шарит там, что-то глухо ворча. Наконец, из тьмы тайника, в полутьму подвала, появляется мешок из плотной, грубой дерюги.
Развязав бечёвку, стягивающую горловину мешка, Урох начинает вынимать из него предметы, один за другим, попутно объясняя:
– Когда-то, давным-давно, это оружие не считалось чем-то запретным. Вот, смотри – вроде бы обычный нож. Но если ты его подержишь в руках, то обнаружишь, что он сбалансирован не как обычный! Его гораздо легче кинуть так, чтобы он вонзится острием.
Рука мастера делает лёгкое округлое движение от груди в сторону, и нож летит в стену подвала. Смачно втыкается в кусок плавника и застревает там, подрагивая, словно в нетерпении.
Гриммсу такое обращение с ножом не в диковинку. Он, как и многие мальчишки, в детстве баловался игрой «в ножи». Роняя нож на землю сначала с колена, потом с живота, затем с носа и под конец – с темечка. Роняя так, чтобы он, упав, воткнулся в нарисованный на земле круг.
Играли втайне от взрослых, потому что тот, кто попадался за этой игрой с поличным, долго ходил потом с поротой задницей. Но запретный плод был сладок.
– Противник смертельно ранен.
И папаша Урох достаёт из мешка следующие предметы, будто не замечая брезгливой гримасы ученика:
– А вот это – тоже нож. Точнее, сразу четыре ножа, – в руках у мастера появляется стопка стальных квадратных пластинок, остро заточенных со всех четырёх сторон. – Метать такую штуку даже проще. И шанс попасть ею в противника, и нанести врагу достаточно тяжёлую травму, велик даже для неумехи. Нужно только не порезаться самому!
Взмах руки! Взмах! Взмах! Снова взмах! Пластинки, почти беззвучно, одна за другой, летят в стену, с тупым стуком втыкаясь в дерево.
– Теперь смотри. Хитрая штуковина. Её даже в качестве украшения носить можно. – Из мешка появляется кольцо. Достаточно большое, плоское, красивое – оно вызолочено и сплошь покрыто каким-то диковинным узором. Заострённое по внешнему краю и затупленное по внутреннему.
– Эта штука, при удачном стечении обстоятельств, легко подрежет жилы врагу. Главное – правильно бросить. А ещё лучше, если такие кольца бросит сразу сотня человек. Целая армия может побежать от роя таких «украшений»!
На сей раз, после броска, в который Урох вкладывает всю силу своего тела, раскручиваясь словно пружина, кольцо летит в толстый ивовый мат! Крушит лозу, и верёвки, которые её стягивают, и со звоном падает на пол.
Юноше приходит в голову, что Урох сейчас похож на сказочного тролля, достающего из мешка подарки. В той сказке, подарки несли одариваемому жадному купцу неисчислимые бедствия! Угораздило же Гриммса в сказку попасть!
– А вот это – очень важная вещь! – Урох любуется на уменьшенную копию копья. – Никогда не приходило в голову, что копьё, будь оно поменьше, удобно было бы метать? Нет?
Мастер, похоже, смеётся над Гриммсом?! Такого бреда в его голову не приходило никогда! Но, в любом случае, он не копьеносец, не алебардщик, и не любит драться на норрманнских топорах!
Об этом, меченосец тут же прямо и сообщает мастеру-телохранителю. И сразу же получает по лбу древком копья-недоростка. За гордыню.
Копьё летит в бревно подпирающее печь, втыкается в него и, как и нож до этого, некоторое время хищно подрагивает.
– Кстати, о топорах. Смотри! – старый мастер достаёт из мешка странный топорик, с короткой ручкой и лезвием, как у секиры. – Любой топор можно бросить так, что у противника голова расколется как птичье яйцо. Даже если не попадёшь лезвием, всё равно удар получится такой силы, что противнику не поздоровится!
Гриммс фыркает, не сдержавшись. Если бы норрманны бросали свои топоры с бортов коггов, очень быстро остались бы безоружными!
Взгляд мастера, которым он одаривает ученика, полон укоризны. Правда, на этот раз, выходка обходится без телесного наказания.
– Показывать его действие здесь я не буду. Не хочу обрушить дом нам на головы.
И топор прячется обратно в мешок.
– А вот это, наверное, самое основное, что ты должен знать.
Гриммс еле-еле удерживается от того, чтобы не засмеяться в голос!
В кулаке Уроха зажата простая палка, чуть подлиннее вытянутой руки. В середине немного потолще, чем к краям. К одному концу палки привязана верёвка из жил какого-то животного, оканчивающаяся маленькой петелькой. Ничего особенного в этом предмете, ученик телохранителя не видит в упор. Плётка, что ли?
– Помнишь, как раньше кузнец раскручивал точило? – вопрошает папаша Урох. – А! Где тебе помнить! Хотя, небось остался у твоего отца, где-нибудь в чулане, такой станок. Раскручивали точило вот таким же точно инструментом – лучком.
Мастер, с силой согнув палку, надевает петлю верёвки на её другой, свободный конец. Дерево «лучка» остаётся немного согнутым, стянутое с двух концов верёвкой.
И Гриммс вдруг вспоминает – точно, есть у старого Теодреда такой станок! И не в чулане, а в работе! Накладки на черены кинжалов обтачивать, навершия мечей перед гравировкой шлифовать и прочую мелочь.
Он вспоминает даже, как называется верёвка на лучке – «тетива»! На отцовском станке, эта тетива петлёй обхватывает вал, который нужно раскрутить. Остаётся только одной рукой водить лучок вперёд-назад, то ослабляя, то натягивая тетиву, а другой рукой держать резец.
У Гриммса от всей этой науки хоть и воротит с души, но в семнадцатилетнем парне, само-собой просыпается любопытство. Как подобное «орудие» способно превратиться в «оружие», юный телохранитель никак не возьмёт в толк!
Об этом он тут же и вопрошает учителя, нисколько не сомневаясь, что и палку с натянутой на неё верёвкой можно куда-нибудь кинуть.
И тут папаша Урох и впрямь становится похож на тролля, каким его рисуют сказки и легенды. Итак-то широкое бородатое лицо расплывается в хитрющей улыбке:
– Не торопись! К лучку ещё припасы нужны! – дерюжный мешок худеет на глазах, когда из него вытаскивается ещё один. Тоже мешок, только странный, кожаный, с лямками и широкой горловиной без завязок. С торчащими из горловины тонкими палочками, на которые нацеплены птичьи перья.
– Ну… смотри! – Урох встаёт во весь рост, закидывает кожаный мешок себе за спину, так, что кончики оперённых палок оказываются чуть выше плеч.
Берёт «лучок» посередине, трогает пальцем тетиву. Туго натянутая верёвка из длинных жил – то ли лося, то ли оленя, отзывается странным гудящим звуком, похожим на боевую песнь вурдов.
Старый мастер какое-то мгновение примеривается, и вдруг, начинает быстро-быстро, одну за другой, доставать палочки с перьями из-за спины, накладывать их по очереди на тетиву, оттягивать её до самого уха, и…
Тонко посвистывает, распрямляясь, тетива! «Ффф-трр», «ффф-трр» – вторят ей, летящие в разные стороны, и тут же втыкающиеся в дерево, оперённые палочки! Оказывается, каждая из них несёт на другом своём кончике острое железное жало!
Несмотря на врождённую брезгливость к такого рода оружию, Гриммс восхищён!
Это на самом деле поразительно! Невероятно!
Пусть в бою эта штуковина и бесполезна, но если с её помощью научиться попадать точно в цель, то можно охотиться даже на высоко летящих птиц! Не давать противнику высунуться из-за стен при осаде! Да, много можно было бы придумать, как её применить!
Но… старый Урох опускает лук, и лицо его становится мрачнее обычного:
– Иди, собери всё.
Голос мастера, странно и таинственно звучащий в каменных стенах, тоже мрачен и сух:
– Теперь ты понял? Если – из кустов, из высокой травы, или из-за деревьев, прилетит вот такая штука, то ты тут же останешься без работы! А, скорее всего, и без жизни.
– И что же делать?
– Слушать! Каждое такое оружие звучит по-своему. Ты должен научиться определять на слух, что, куда и откуда летит! И если услышал, не пытаться отыскать это глазами! Это бесполезно и ведёт только к потере времени. На такой звук надо реагировать сразу, как только его услышал! Можно, конечно, попытаться успеть повалить подопечного на землю. Но если звук близко, то лучше просто прикрыть его – руками, грудью, чем угодно! Даже если ты погибнешь сам – он, может быть, успеет уйти. А если не успеет, это уже будет не твоя вина… А вот этим, ты должен научиться пользоваться сам.
Лицо мастера Уроха приближается, оно становится всё шире и шире, заполняя всё видимое пространство. Голос его становится гулким словно из бочки и неразборчивым. Гриммсу понятно только одно постоянно повторяющееся слово:
– Сам!
– Сам!
– Сам!..
***
Гриммс проснулся рывком, словно кто-то толкнул его в бок. Немного полежал, открыв глаза и уставившись в полутьму своей комнатки.
Выделенное ему помещение, до вселения сюда Гриммса, использовалось в качестве чулана, поэтому и имело только одно малюсенькое волоковое окошко[1] в четверть бревна, под самым потолком.
Разобрать сквозь это окошечко, что твориться на улице, и вообще – день это, утро или ночь, было невозможно. Оставалось полагаться только на своё собственное ощущение времени.
А собственное ощущение Гриммса подсказывало, что выбрался он из своего странного сна гораздо раньше обычного.
Надо же! Никогда ещё ему не снилось снов, так точно повторяющих то, что когда-то случилось по-настоящему! Да и давно это было, года три назад, а запомнилось, оказывается, во всех деталях.
Может, этот сон потому и пришёл, что ещё недавно Гриммс учил Элизу, как вспоминать прошедшее, прокручивая события вспять, словно колодезным воротом?
Рядом с кроватью телохранителя, на столике, лежали письменные принадлежности – чернильница, пара листков пергамента, стило. Всё, вроде бы, обыкновенное.
Кожаная чернильница, в которой, под плотной пробкой, ещё оставалось с ложку чернил. Пергамент для самых обычных записок, уже раз двадцать соскобленный.
Стило. Стальное, дорогое – видно сразу. На одном конце, вместо лопатки-лезвия для счистки написанного – этакий конус. Счищать им неудобно, это заметно по лежащим рядом, кое-как вычищенным листкам. Да и писать им, тоже не сподручно.
У обычного стила острие плоское, тонкое, и раздвоено как змеиное жало, чтобы чернил побольше скапливалось внутри разреза, когда его макаешь в чернильницу.
Хорошо сделанным инструментом можно и полстрочки написать!
А этим стилом, разве только полбуквы, и то вряд ли. Красивое стило, но уж больно неправильно сделано!
Неправильно – для письма.
А вот для того, чтобы бросить его в стенку, да так, чтобы оно воткнулось острием – самое, что ни на есть правильное!
Подарок мастера!
Не вставая с кровати и снова закрыв глаза, Гриммс схватил стило со столика.
Швырнул его на пять шагов в сноп соломы, прислонённый к бревенчатой стене – своего партнёра для тренировок. Стило легко пробило, порядком уже измочаленный мечом, сноп и, с глухим стуком, глубоко вошло в уже прилично истыканное бревно.
Ничего страшного ни в звуке, ни в следах на дереве, не было – какие только скрипы и стуки не издаёт старый деревянный дом сам по себе! Каких только следов нет на его почерневших от времени, переложенных седым мхом брёвнах в обхват!
Никто и не спохватится, откуда что прозвучало. Если этим часто не баловаться, конечно.
Но, всё равно – тренироваться было больше негде. Даже забравшись куда-нибудь в лесную глушь, никогда не сможешь быть полностью уверенным, что за тобой не наблюдают чьи-нибудь внимательные глаза.
Гриммс соскочил с постели, стараясь не стукнуть голыми пятками в пол, подбежал к стене, и легко выдернул метательное стило из бревна.
Действовать после броска приходилось быстро – вдруг кто-нибудь войдёт! В королевском доме с телохранителем никто особенно не церемонился. Входили без стука, уходили без прощания.
Но Гриммс не обижался и к населению королевского дома, считавшему себя выше «всяких-разных бездельников, бегающих вслед за принцессой, словно пришитые к её юбке», относился без неприязни.
Характер у него был… какой-то такой… излишне спокойный, ещё с детства.
Вот и его неприязнь к метательному оружию испарилась давным-давно, уступив место трезвому рассуждению – неважно, что за одни только мысли об этом он может вляпаться в большие неприятности, ему… именно ему, знать это оружие просто необходимо!
Случись что с Элизой из-за его бестолковости, он сам себе этого не простит! Лучше уж отвечать перед колдуньями за использование запрещённого оружия, чем за её смерть перед своей совестью!
Вчера с принцессой он почти не виделся. Утром и днём к ней приходили учителя, а потом, ближе к вечеру, после посещения отцовского кабинета, она заперлась у себя в комнатах, вместе с няньками, и больше уже не выходила.
Судя по всему, её разговор с отцом всё же получился нелёгким, несмотря на все увещевания Гриммса, быть сдержанной и спокойной.
Телохранитель даже из своего чулана прекрасно слышал, как принцесса покидала королевский кабинет – так, словно за ней гналось целое племя диких вурдов!
Но тут уж Гриммс поделать ничего не мог – у телохранителя давно уже не было никаких причин сопровождать Элизу внутри королевского дома.
Но о её перемещениях по этому дому он имел превосходное представление, в основном, благодаря каблучкам на Элизиных клогах.
Из каморки Гриммса, находившейся как раз под комнатами принцессы, её шаги были слышны достаточно хорошо. А по деревянной лестнице – тем более!
Но и громкого стука каблучков не требовалось телохранителю, чтобы определить – куда направляется принцесса. Он давно уже научился слышать её шаги, даже если она пыталась прокрасться мимо его каморки босиком.
Пришлось научиться, всё-таки, их знакомство знавало всякие-разные, и не самые лучшие, времена.
В зимнюю пору, Гриммс, как и все живущие при королевском дворе, предпочитал умываться в кухнях. Там, недалеко от вечно раскалённого очага, на цепи висел большой медный умывальник с двумя длинными носиками по противоположным сторонам. Качнёшь его, и в руки начинает струёй литься тёплая вода.
У отца в кузнице тоже был такой, только меньше, раз в десять.
Но летом молодому парню было приятнее сбегать на реку. А если утро выдавалось тёплое и солнечное, то и искупаться. Главное – успеть обратно до того, как проснётся принцесса. А если Элизу не подкинет с постели ни свет-ни заря, то и позавтракать.
У поварих на королевской кухне всегда можно было чем-нибудь разжиться – куском хлеба, только недавно вынутого из печи, крынкой молока с утренней дойки, ещё почти парного!
Если вставать с петухами, можно столько всего успеть за утро!
Правда, так же точно считала и Элиза.
Частенько бывало, что ясным летним утром она просыпалась чуть ли не с первыми лучами солнца, и они вдвоём сбегали из дома, не потревожив спящих нянек. И, до времени начала уроков, успевали нагуляться и набегаться.
Но, в такие дни, завтрак Гриммса плакал ему вслед горькими слезами – принцесса полагала любые приёмы пищи зряшной потерей времени.
Гриммс тихо прокрался мимо спящих около выхода двух солдат и гвардейца.
Солдаты спали, сидя по обе стороны лестницы, мужественно обхватив древки алебард, зажатых между ног.
Гвардеец же, кроме короткого тесака оружия не имевший, предусмотрительно разлёгся на цветастом половике-дёрматте у самого входа.
Начеку, так сказать!
Беспечность охраны объяснялась двумя простыми фактами – многовековой неприступностью Саллы для внешней угрозы, и исконным уважением местных жителей к королевской фамилии.
К тому же, пройти мимо этой стражи незамеченным, было практически невозможно, если учесть, насколько скрипучими были пол и ступеньки деревянной лестницы.
Невозможно – только не для Гриммса, давным-давно выучившего единственно правильный путь через всё это трёхэтажное скрипучее великолепие.
Телохранитель занёс было ногу, чтобы перешагнуть через лежащего гвардейца, но тот, словно почувствовав что-то, вдруг беспокойно заворочался на своём плетённом из овечьего очёса ложе. Наверное, ему приснилось что-то тревожное.
Гриммс так и застыл, стоя на одной ноге, словно аист!
Но обладатель тесака – большого мясницкого ножа без гарды, и, судя по почерневшей деревянной рукояти, доставшегося ему от прапрадеда, повернулся на другой бок и снова сладко засопел.
На улице было по ночному тихо. Солнце до сих пор ещё пряталось за высокой Эттфьель, и петухи пока не спешили пробовать свои голоса.
По всему выходило, что выбрался Гриммс из дома рановато, но обратно – в постель, ему уже не хотелось.
Утро, хоть и раннее, но уже тёплое, обещало жаркий день и манило на реку – окунуться в ледяную воду!
Если бы не должность телохранителя, из-за своей любви к ледяным ваннам по утрам, Гриммс давно бы уже получил звание городского сумасшедшего, а так – народ предпочитал не замечать его странных повадок.
Ну, а Гриммс старался во время своих утренних развлечений не попадаться никому на глаза.
В кухнях, на летнее время перебравшихся в каменные строения посреди двора, пока ещё царила тишина.
Телохранитель только махнул рукой. Ничего страшного!
Как раз к его возвращению, здесь уже закипит работа, и начнут подходить первые поставщики с продуктами. Остаться голодным в этакой суматохе – себя не уважать! Пусть он и встал слишком рано, но нету худа без добра.
И, пройдя в открытую калитку мимо ещё одного бравого стража, мирно спящего на лавочке у ворот, Гриммс, наконец, выбрался на улицу.
На реке было не так уж и много мест, где можно было бы искупаться: за мостом, что на дороге в Портовую Бухту; за Рыбным Рынком; и в том самом месте, где река Рьюкан впадала в море. Вот, пожалуй, и всё.
По всему остальному течению, Рьюканфлюд была слишком стремительной, изобиловала порогами и перекатами, а берега её были чересчур обрывисты и круты.
Но бежать за мост было далеко. И течение там всё-таки бурное, и вода всегда ощутимо холоднее.
Зато, за Рынком, недалеко от того места, где река впадала в море, Рьюкан разливалась шире, становилась глубже. И именно здесь можно было нащупать слой воды потеплее. Да и берег здесь был более пологим – не надо выбираться из воды по почти отвесной скале.
Гриммс бегом пронёсся по кривой улочке, ведущей к набережной Королевской гавани – ни одна собака по пути не брехнула! Свернул к Рыбному Рынку, пустому и тихому, но даже сейчас, отчаянно пахнущему треской.
Здесь приходилось бежать осторожно.
Сапоги на подобные пробежки телохранитель не надевал, берёг, и его босые ноги запросто могли нарваться на рыбью кость или на мелкий гвоздь, какими продавцы обычно сколачивают свои ящики. Поэтому лучше было огибать площадь Рынка по краю.
Отсюда Гриммсу нужно было свернуть налево – в проулок, ведущий к рыбным амбарам и тресковым вешалам, и, пройдя по тропке между амбарами, можно было как раз очутиться у реки.
Но молодой человек вдруг резко остановился, во все глаза глядя на неожиданное зрелище – над крышами домов, отделяющих Рынок от набережной, виднелись незнакомые высокие мачты!
Напротив Рынка обычно швартовались только рыбацкие лодки и шкуны[2], везущие на продажу свой улов. Но ни те, ни другие никогда не имели таких высоких мачт!
А иностранные суда, принадлежащие дипломатам разных стран, в Королевской гавани появлялись редко – раз года в два, в три, когда сменялись послы. И становилось об этом известно всем и каждому, задолго до их прибытия, потому что навстречу посольскому судну обязательно отправлялся рёгландский военный корабль с лоцманами и дополнительной судовой командой.
Эта-то команда и вела по шхерам прибывшее судно, пока иностранная сидела в трюме и каютах взаперти.
Да и не швартовались посольские около провонявших рыбой пирсов! Дальше по набережной, ближе к королевскому дому, был построен хороший причал. Туда ветер не доносил рыночное амбре!
И Гриммс со всех ног бросился к арке в дальнем конце рыночной площади. Там начиналась короткая, прямая улочка, что вела от Рыбного Рынка к набережной.
Телохранителю стало не по себе. Солдаты, спящие у лестницы в королевском доме, неожиданно показались ему совсем неуместной деталью пейзажа!
Чей-то чужой корабль приплыл ночью! Шхерами! И ещё и пришвартовался у рыбацкого причала – случай доселе в Салле невиданный!
Добежав до конца улицы, телохранитель остановился и осторожно выглянул из-за угла. Так и есть!
Прямо у набережной, не дойдя ста шагов до рыбных пирсов, на лёгкой, еле заметной утренней волне, покачивался чужой малый фрегат.
Незнакомый фрегат.
Гриммсу показалось, что это ему, а не городскому гвардейцу, снится тревожный сон.
“Незнакомый”? Как бы не так!
Фрегат ему был знаком!
Даже он – Гриммс, вовсе никогда моряком не бывавший, узнал тот самый корабль, чьей атаке подвергся «Блюмкрик» близ берегов Соульсвилля!
Тихо поскрипывали швартовые[3] канаты, наброшенные прямо на сваи, что несли на себе настил набережной. Постукивали сходни[4], перекинутые через фальшборт, явно коротковатые для низкой набережной Саллы.
Фрегат будто вымер. Ни души на палубе, ни единого шевеления теней в слюдяных окнах кают. И, как и прежде – ни вымпелов на мачтах, ни посольского штандарта, или другого какого сигнала на гафеле[5].
Тихо-тихо, чтобы не нарушить это сонное спокойствие, телохранитель прокрался к сходням. Стал подниматься наверх, стараясь ничем не стукнуть и не заскрипеть. Он совсем забыл, что на нём нет ничего, кроме лёгких, исподних портков и рубахи. Никакого оружия при себе, у него конечно же, не было!
Но тут ухо Гриммса уловило звук, отличный от тех звуков, которые сопровождают стоящий у причала корабль – ровное, еле слышное сопение.
Гриммс осторожно встал на площадку сходней, которая находилась прямо над фальшбортом, и выпрямился во весь рост.
Нет, на фрегате всё же была живая душа.
Человек, одетый в морскую форму Рёгланда, спал, свернувшись калачиком, возле нактоуза. Лица моряка видно не было, и Гриммс так и не смог решить, знает он этого человека или нет.
Впрочем, раз на судне был рёгландский моряк, военный моряк, то тогда всё было в порядке. Вполне возможно, что прибытие какого-нибудь дипломата оказалось настолько тайным, что приготовления к его встрече не заметили даже жители Саллы!
А что если это прибыли те самые женщины, которых Элиза назвала «колдуньями»?
Гриммс, торчащий во весь рост на площадке над фальшбортом, почувствовал себя здесь лишним.
Допустим, даже и те самые женщины. Они не причинили тогда вреда ни им, ни их галеону. Хотя, наверняка могли бы, уж если и впрямь были Повелительницами Стихий..
Несмотря на всю его подготовленность и уроки папаши Уроха, у Гриммса не было никакого желания попадаться таким гостьям на глаза.
Молодой человек сдержал порыв бежать в город и поднимать тревогу. Если всё тихо и спокойно, если даже вахтенный на этом фрегате сладко спит, лучше набраться терпения, и дождаться, когда события сами проявят себя.
Так же осторожно спустившись со сходней, как взобрался на них, Гриммс отправился на реку.
Но бежать обратно через рыночную площадь на излюбленный берег было уже излишним. Искупаться можно было и недалеко от того места, где заканчивалась набережная. Как раз там, где Рьюканфлюд впадала в море.
Речной берег здесь был повыше чем за амбарами, зато течение помедленнее.
Гриммс спустился по камням с береговой кручи, скинул рубашку, подтянул верёвку, которой были подпоясаны его портки и на мгновение остановился на валу из гальки, что успела намыть река в весеннее половодье.
Он очень хорошо себе представлял, что сейчас будет.
Его разгорячённое бегом тело, нырнёт в воду, холодную, словно лёд! Его будто ошпарит сразу со всех сторон! Сердце бешено заколотится, подпрыгнув к самому горлу!
И только через некоторое время наступит облегчение, от мысли, что эти мучения не напрасны.
Суровая наука мастера Уроха не давала телу ослабы ни на один день! По этой науке выходило – чем чаще испытываешь неприятные ощущения, тем меньше эти ощущения становятся неприятными.
И то, что другие обычно считали напрасным мучением, для Гриммса уже довольно давно превратилось в удовольствие и даже в необходимость.
А плавать он с детства любил!
В три шага телохранитель влетел в воду, словно разъярённый бык – брызги веером на всю округу! Показалось даже, будто пар из ноздрей повалил, как у самого настоящего быка!
Вода, даже здесь – на мелководье, была и впрямь холодна, и спокойным шагом в неё было бы ни за что не войти. Нужно было как можно скорее пересечь галечную полосу и добраться до глубокого места.
Чтобы быстрее прошло ощущение ошпаренности, и в надежде найти слой воды потеплее, Гриммс нырнул.
Рьюкан всё-таки текла с гор, и хотя, по летнему времени, их снежные шапки уже здорово подтаяли, речная вода от этого горячее не становилась.
Поначалу, попытка Гриммса найти тёплый слой не увенчалась успехом. Несмотря на то, что он работал руками и ногами изо всех сил, тело по-прежнему сковывал холод.
Мысленно он взмолился к воде – стать хоть чуточку теплее!
И то ли уже привык к холоду, то ли и впрямь попал в тёплый слой, но его тело вдруг перестало ощущать проникающее под кожу леденящее прикосновение. Телу стало совсем тепло и уютно.
Он вынырнул, рыча и отфыркиваясь словно Морской Дракон!
Течение в реке было довольно сильным, и телохранителя заметно сносило, даже несмотря на все его усилия плыть против течения, не поддаваясь стремнине.
Через некоторое время, молодой человек почувствовал, что постепенно выдыхается – пора было выбираться из воды.
Уставший, но довольный, он вылез на мелководье, шагах в пятидесяти от своей брошенной на камни рубашки. Берег в этом месте был повыше и покруче, но выбраться наверх и здесь было несложно.
Вода бодрила! От её непрестанного говора, приходило весёлое, игривое настроение. И пока вокруг никого не было, можно было похулиганить.
Стоя по колено в воде, Гриммс нацелился в сторону залива и сцепил руки в замок перед грудью!
В этот раз ему не удалось «толкнуть» волну хоть сколько-нибудь далеко, и получилась она мелкой и невзрачной. Видимо потому, что бежала по течению.
Нужно было попробовать ещё раз!
Шумела под ногами вода, капало с волос в уши, и он не сразу расслышал слегка надменный и холодный, как воды Рьюканфлюд, чуть скучноватый голос:
– Забавно. Весьма забавно. Оказывается, детские игры – любимое развлечение суровых телохранителей принцесс!
Гриммс застыл со сцепленными перед грудью руками, похожий на статую изображающую Скорбь. Он голову мог дать на отсечение, что, когда он входил в воду, на четверть лиги вокруг не было ни единой живой души!
Но оторопь телохранителя быстро испарилась – голос ему был без сомнения знаком. И именно этот голос «суровый телохранитель принцессы» желал бы сейчас услышать меньше всего.
Быстрым движением убрав мокрые волосы с глаз, Гриммс посмотрел вверх, на говорившего.
Его опасения подтвердились – на высоком речном берегу стоял принц Сигурд.
Неприятно, когда взрослого, двадцатилетнего человека застают за детскими шалостями! В таких случаях приходится как-то «спасать лицо»! Вдвойне неприятно, если с этим человеком сложились не слишком хорошие отношения, и «спасение лица» может только усугубить положение.
Но главная загвоздка была в том, что Гриммс абсолютно не представлял, как ему вести себя с королевским отпрыском?
Даже после одного-единственного разговора, было предельно ясно, что принцу мастерски удаётся перемешивать правду с вымыслом. А фальшь в словах Гриммс чувствовал превосходно, с самого детства!
Принимать слова Сигурда об отречении от наследства всерьёз, не стоило, всё-таки, последним кто обладал решающим голосом, был король Людвиг Четвёртый. Так что, вполне возможно, Гриммс разговаривал лицом к лицу с будущим королём!
Лучше всего, было бы попытаться сохранять полное спокойствие и отвечать, только если об этом попросят.
Решив, что это самый правильный выход из положения, Гриммс не спеша выбрался на сушу.
Разговаривать с принцем ему было, собственно, не о чем. Быть вежливым не хотелось. Хотелось поскорее надеть рубашку, валявшуюся невдалеке и отжать мокрые штаны, прилипшие к ногам. Тепло, которое он почувствовал, находясь в воде последние несколько мгновений, куда-то стремительно исчезало.
И, весьма невежливо повернувшись спиной к наследному принцу, телохранитель отправился за рубашкой.
Сигурд со вздохом уселся на прибрежные камни как на королевское кресло, пристроил поудобнее свой меч, с которым видимо не расставался даже во сне:
– Не забудь вернуться, мы ещё не закончили разговор. И не задерживайся там надолго, сидеть на камнях не так уж и приятно.
Гриммс только пожал плечами. Он старался не слишком торопиться.
Пусть Сигурд хоть сто раз наследный принц и старший по возрасту, но надо было ещё подумать – возвращаться к нему или нет. Никаких обязательств по отношению к принцу Гриммс не чувствовал, давно уже привыкнув подчиняться очень узкому кругу людей.
И любопытством он не страдал.
С другой стороны, телохранитель отчётливо ощущал, что речь обязательно пойдёт об Элизе. А отказаться от такого разговора он не мог, по многим причинам.
Но, когда Гриммс снова приблизился к сидящему на камнях Сигурду, тот огорошил его совсем другим вопросом:
– А задумывался ли ты когда-нибудь о своём будущем, господин телохранитель?
– О своём будущем?
– Вот именно. Элиза скоро станет колдуньей. Но колдуньи не нуждаются в телохранителях. Их Стихии и есть их телохранители, как ты понимаешь. Должен понимать. А это означает, что твои услуги скоро станут совсем не нужны.
Принц, сверху-вниз, испытующе посмотрел на Гриммса.
– Способен ли ты задуматься о том, что будет дальше? Вернёшься ли ты в кузницу отца? Или выберешь военную карьеру? Извини за прямоту, но я, в отличие от других, прекрасно понимаю, каково это – быть в услужении у сестры. С её-то характером! А ведь весь город считает тебя просто удачливым бездельником. Какие у тебя мысли по этому поводу?
Сигурд сделал паузу, давая Гриммсу собраться с этими самыми мыслями. Но у телохранителя мыслей на сей счёт никаких и не было.
Кроме одной – ни за что не возвращаться в родительскую кузню!
– Как уж получится, – предпочёл уклониться от прямого ответа Гриммс. – Не всё зависит от меня.
– Стоит ли оставлять решение на волю случая? Или на волю других людей? Ты неплохой боец! Я умею это видеть с первого взгляда, поверь мне! К тому же, ты теперь знаешь гораздо больше того, что знает обычный воин! Благодаря науке старого Уроха…
Гриммс насторожился. Про то, что он обучается в школе мастера Уроха знали немногие. Вообще, про эту школу знало достаточно мало народу.
Но принц знал.
Конечно, детей рёгландских владетелей готовили к военной службе очень тщательно, чтобы они могли по праву занимать королевскую должность. И то, что Сигурд знает имя Уроха и его способности, говорило об этом достаточно ясно.
В одной единственной стычке, точнее – только слабом намёке на неё, принц и сам показался Гриммсу великолепным воином-меченосцем! Несмотря на кажущуюся медлительность и вальяжность в речи и движениях, в бою он мог быть по-настоящему расчётлив и быстр!
– Ты знаешь Уроха?
– Ну, скажем так – мы знакомы, хотя я и не учился у него, – Сигурд слегка помрачнел. – Но разговор не обо мне, а о тебе.
Недавно ты имел честь быть посвящённым в наши маленькие семейные тайны. И, как ты наверное уже догадался – я занимаюсь тем, что создаю новое государство. Государство на Материке. Государство, которое затмит собой все эти жалкие герцогства и каганаты! И уж тем более – это королевство. В моём государстве будет один-единственный владетель – я! И мне будут нужны воины. Хорошие воины! Наверняка тебя больше устроит именно такой владетель – решительный и готовый на всё! Стать близким человеком при таком предводителе, мечтает каждый настоящий воин! Разумеется, ты будешь не первым. У меня уже есть люди, готовые пойти за меня в огонь и в воду. Но подумай, какие перед тобой могут открыться перспективы! Сильный меченосец, знающий науку Уроха, был бы мне очень полезен. А если бы ты смог поделиться этой наукой с моими людьми, это было бы просто великолепно!
Гриммс покачал головой, удивляясь всё больше и больше.
Во-первых, тому, что его кто-то неожиданно оценил.
А во-вторых, мысли, вернувшейся из далёкого прошлого – сбежать на Материк, в поисках счастья.
Голос принца звучал настолько убедительно и завораживающе, что на какое-то мгновение у телохранителя даже возник страх, что он не сможет никому правильно передать ту науку, которую вколачивал в него старый Урох!
Не о каждом уроке, который Гриммс получил в школе мастера-телохранителя, он решился бы говорить с непосвящёнными.
А существовало ведь и нечто такое, что словами и объяснить-то было невозможно!
Однако, перспектива бросить всё и стать правой рукой будущего владетеля всех народов, была весьма заманчива.
Но куда более заманчивой казалась идея – прямо сейчас, ещё разок прыгнуть в ледяную реку! Для охлаждения головы!
Телохранителю вовсе не улыбалось получить на спину ещё один шрам. Поэтому, он постарался как можно быстрее затушить, внезапно вспыхнувший, коварный огонёк надежды.
– Допустим. Но наука мастера, это же не единственное, что тебя интересует? Ведь так?
– Ты догадлив. Есть ещё кое-что, в чём ты мог бы мне помочь.
Вдоль берега пронёсся резкий порыв ветра, и Гриммс вздрогнул в своей мокрой одежде от холода и неожиданности.
А у Сигурда внезапно изменилось выражение лица.
Принц воровато оглянулся и заговорил быстрее, понизив голос. Было видно, что он чем-то раздосадован и торопится закончить разговор:
– Элиза считает тебя своим другом, верно? Я надеюсь, что это так. Если ты и впрямь захочешь примкнуть ко мне, постарайся убедить её, что на Материке она будет гораздо полезнее. Само собой, у меня есть способы уговорить её, но лишняя поддержка мне не помешает…
– Ах вот ты где, Сигурд!
Женский голос прозвучал скорее весело, чем раздражённо.
На берегу, за спиной принца, словно принесённая порывом ветра из ниоткуда, появилась женщина в чёрном пушистом одеянии.
– Спасибо, что перегнал “Турденвар” поближе к городу!
Гриммс с удивлением уставился на незнакомку.
Хотя… не совсем «незнакомку». Телохранитель был отчего-то уверен, что встречал её где-то раньше. Но где?
Смуглая, стройная, быстрая в движениях, мыслях и словах! Черноволосая, черноглазая, она была абсолютно не похожа на рёгландских женщин! Ни на остманнок, ни на норрманнок! Но несомненно, она была красива!
Положительно, никогда раньше, ни в Салле, ни вообще нигде на Архипелаге, он с этой женщиной встретиться не мог. Разве что на Материке…
Ну конечно!
Он её видел раньше! Не на Архипелаге и даже не на Материке!
В море! На борту королевского галеона «Блюмкрик»!
С нижней части берега, с той точки где стоял телохранитель, как со зрительских мест театра, очень хорошо было видно всё то, что актёры называют мизансценой:
женщина, сменившая пиратский наряд на необычное платье, а длинные чёрные локоны на такие же чёрные, пушистые, мелко вьющиеся кудри;
торчащие над берегом верхушки мачт фрегата;
меч Сигурда, прижавшийся как пёс к ноге хозяина – тяжёлый одноручный фальшион…
Тот самый! Конечно же тот самый фальшион, что когда-то, легко и непринуждённо несла в перевязи одна из двух женщин!
Тех женщин, что атаковали «Блюмкрик» на малом фрегате, чьи мачты виднелись невдалеке! Обе картины совместились почти полностью.
Гриммс помимо воли улыбнулся. Вспомнил всё-таки!
Правда, часть загадки всё ещё оставалась неразгаданной – кто была та женщина с фальшионом принца?
У телохранителя не возникало ни тени сомнения, что меч был тот же самый.
Красиво изогнутая гарда с заострёнными кончиками, похожими на языки пламени. Рукоять, причудливо – крест-накрест обтянутая потёртым сыромятным шнуром. Богато украшенные ножны, с насечками от нескольких ударов, видимо эти ножны послужили в своё время щитом.
Сразу чувствовалось, что у этого роскошного фальшиона богатая биография!
И только круглое навершие – простое, безо всяких изысков, никак не подходило, ни к гарде, ни к ножнам.
Но Сигурд не мог быть той женщиной!
Другой тип лица, другой рост и голос. Да и никакие переодевания и прочие ухищрения не помогли бы Сигурду остаться неузнанным тем же адмиралом Гроссом, знавшим принца с рождения!
Гриммс решил пока не ломать голову над этой несообразностью, и вновь прислушался к беседе на берегу.
Между тем, черноволосая незнакомка продолжала говорить, всё так же быстро и весело:
– Но корабль стоит не на том месте, которое ему приличествует! Прошу прощения, что прерываю ваш увлекательный разговор, но будь любезен, попроси капитана переставить «Турденвар» на дальний конец бухты. Там есть специальный причал для посольских судов и прочих королевских гостей.
Принц с видимой неохотой поднялся со своего каменного седалища. Но женщина тут же остановила его жестом руки.
-Да, и прикажи команде переодеться в свою форму, форму Байяллы, и поднять мой штандарт. Маскарад нам больше ни к чему. Теперь мы официально – гости Людвига Четвёртого!
Голос дамы в чёрном звучал торжествующе, она даже слегка прищёлкнула пальцами, будто празднуя победу!
До телохранителя в это же мгновение дошло, что его всё-таки провели за нос. Он вздохнул и полез по камням на кручу берега.
Когда он появился на самом верху, женщина задумчиво смотрела вслед удаляющемуся принцу. Потом повернулась к Гриммсу:
– А мы пока, в свою очередь, побеседуем с этим милым молодым человеком.
Для «милого молодого человека» эти слова прозвучали достаточно зловеще.
Гриммс, в своих мокрых насквозь штанах, и промокшей от влажного тела рубахе, дрожал всё сильнее. Согреться на бегу, как он рассчитывал, стало невозможно.
– Что с тобой? Ты дрожишь! – в голосе собеседницы вдруг прорезалось волнение. – Ой, да ты же мокрый весь! Ты что, рыбу руками ловил?
Но Гриммс только помотал головой и ограничился одним словом:
– Плавал… – у него уже зуб на зуб не попадал.
– Плавал?! – в глазах женщины в чёрном отразилось искреннее изумление! Потом её всю аж передёрнуло:
– Какая жуть! Вода годится лишь для умывания и питья, и то, только тогда, когда она тёплая. Но эта! В реке! Она даже на вид ледяная!! Бр-р-р! Это же просто безумие какое-то – соваться туда!
Черноглазая красавица даже всплеснула руками при этих словах!
– Ну… давай я тебе помогу. Я не София, и разжечь огонь, во мгновение ока, не смогу, но… Сейчас, сейчас.
Лицо женщины на какое-то время приняло отсутствующее выражение:
– Так. Давай посмотрим, что у нас здесь есть… Ага! Ветер из пустыни Чалл! Это как раз то, что нужно. Он уже остыл немного, но… Держись!
Предупреждение было вовсе не лишним – женщина повела рукой, и на Гриммса обрушился целый шквал ветра! Нестерпимо горячего, словно только что вылетевшего из кузнечного горна.
Телохранитель, от неожиданности и напора воздуха, еле-еле устоял на ногах.
– Теперь медленно поворачивайся!
Ей приходилось кричать, чтобы Гриммс мог хоть немного её слышать сквозь порывы этой маленькой бури. Но, надо отдать должное – голос у колдуньи был звонкий!
Колдуньи?!
Разумеется! У Гриммса не было никаких сомнений в том, кто стоит перед ним.
Наконец, горячий ураган стих. Полотняные штаны и рубашка Гриммса и впрямь оказались сухими.
И жёсткими, будто по ним только что повозили раскалённым утюгом.
– Ну как? – Повелительница ветра слегка запыхалась, словно своим собственным дыханием сушила одежду Гриммса.
– Спасибо!
Телохранитель закашлялся – ветер был не только горячим, он ещё и нёс в себе тучу мелкой пыли!
– Ничего, ничего. Не обращай внимания на пыль. Главное, что ты уже совсем высох!
Колдунья, не переставая щебетать, бросилась помогать телохранителю отряхивать одежду:
– Кстати, меня зовут Зефира! А тебя?
– Гри… – телохранитель осёкся, – вообще-то, моё имя Теобольд. Но все вокруг зовут меня Гриммс. Я уже к этому привык.
– Ну, раз все зовут, то и я буду звать тебя так же. «Гриммс» – звучит совсем неплохо!
– «Зефира» – тоже неплохое имя для Повелительницы ветра.
– «Сестры ветра», – тут же уточнила Зефира. – Стихии, существа своенравные и капризные. Никто не может повелевать ими, так же как люди повелевают людьми, – она хитро прищурилась, – не рискуя при этом собственной жизнью и здоровьем. Ну как? Ты готов поговорить со мной?
Сказано это было совсем не строго, и Гриммс уже уловил разницу в общении двух колдуний с обычными людьми.
София – Повелительница огня, прекословия от собеседника не терпела, ставила его на место сразу и навсегда! И напоминала ему об этом месте при каждом удобном случае, а если и помогала в чём-нибудь, то с таким видом, будто делала великое одолжение и милость!
С Зефирой же общаться было гораздо легче и приятнее. Во всяком случае, на первый взгляд. Их странную мимолётную встречу на «Блюмкрике», в расчёт можно было не принимать.
В общем, сегодняшняя Повелительница… то есть – Сестра ветра Гриммсу понравилась.
Она была явно намного старше телохранителя, пусть даже выглядела очень молодо. Определить, даже примерно, каков её возраст, Гриммс не взялся бы ни под каким соусом!
Однако, несмотря на то, что колдунья явно умела нравиться мужчинам, было в её поведении что-то такое, что телохранителя сильно беспокоило.
Нечто странное в её манере говорить. В приветливости, в готовности помочь. И это «нечто» мешало воспринимать её действия, как искренний, естественный порыв чувств.
Решив вести себя с новой знакомой очень осторожно, Гриммс, в ответ на её вопрос, просто молча кивнул.
– Ну, хорошо. Тогда, давай прогуляемся, заодно и поговорим. Тебе ведь надо вернуться к принцессе Элизабет, верно? Мне тоже желательно ещё раз поговорить с королём, так что, нам по пути, – Зефира повернулась и пошла по узкой тропинке вдоль берега Рьюканфлюд, совсем не в ту сторону куда было нужно идти, чтобы попасть к королевскому дому.
Без сомнения, Гриммсу необходимо было окликнуть её и направить другой дорогой, но молодой человек, неожиданно для самого себя, замер каменным изваянием.
Он вдруг понял, что вид новой знакомой со спины… нравится ему ещё больше! Гриммс никогда ещё не смотрел на женщин… с такой точки зрения, и почему-то, именно сейчас, что-то заставило его сердце замереть на пару мгновений.
Зефира не спеша удалялась от него лёгкой походкой, слегка покачивая бёдрами при каждом шаге, чего не мог скрыть, а только лишь подчёркивал длинный пушистый мех её платья.
Если честно, то про женщин телохранитель давным-давно уже и думать-то забыл! В воинской школе, где жили и учились одни только парни, ему было не до девчонок. А позже, он получил на руки такую девчонку, общение с которой и вовсе отшибало любые посторонние мысли.
Но, в это самое мгновение, с ним начало твориться какое-то явное колдовство!
Зефира оглянулась, не слыша за собой шагов Гриммса. И, заметив выражение его лица, лукаво улыбнулась, видимо довольная произведённым эффектом.
– Идём! Идём же!
– Прошу прощения, но этой дорогой мы дойдём гораздо быстрее… – телохранитель махнул рукой в сторону набережной.
– А мы разве куда-нибудь торопимся? – в голосе Сестры ветра сквозило неприкрытое кокетство. – Ах да! Я слышала, что принцесса Элизабет имеет привычку вставать очень рано. Ну хорошо, веди меня, как считаешь нужным. Заодно покажешь мне город! Я бывала в Салле лишь пару раз, с краткими визитами, и не успела ещё как следует всё осмотреть.
Телохранителю ничего не оставалось, как только взять на себя роль провожатого и направиться в сторону набережной, стараясь идти не слишком быстро, чтобы колдунье не пришлось бежать.
– Скажи, – попросила Зефира после довольно долгого молчания, – сколько лет ты уже охраняешь принцессу Элизабет?
– Пять лет… почти.
К тому времени, как начался разговор, Зефира с Гриммсом успели дойти до фрегата «Турденвар», ещё только готовившегося отдать швартовы. Но на гафеле уже полоскался на ветру чёрный, с широкой серой каймой, кусок материи.
На чёрном поле был вышит странный цветок. С нежно розовыми лепестками и огромным белым пестиком, окружённым золотистыми тычинками, словно воротником.
Утренний бриз еле шевелил траву, свободно росшую между камнями по краю бревенчатого настила набережной, но личный штандарт Зефиры трепетал, будто при сильном ветре.
– И каково это – охранять принцессу?
– Ну… – замялся Гриммс.
Не скажешь же постороннему, совсем незнакомому человеку, что, собственно говоря, принцессу он особо и не охранял. Не доводилось сделать для неё что-либо серьёзное. Скорее – по мере возможности, участвовал в её делах и забавах. Старался «не выпускать её из поля зрения», как говаривал Урох.
– Ну… в общем-то неплохо. Ничего особенно сложного в этом нет. На её жизнь пока никто не покушался.
– За исключением местного водяного…
– И откуда все про это знают? – слегка раздражённо спросил телохранитель. – Ведь никого, кроме нас и Альбрехта, там не было!
– Никто и не знает, кроме меня…
– А Сигурд?
– О! Уже доложил? – Зефира слегка помрачнела. – Вот и защищай такого… Мы узнали об этом абсолютно случайно! Но ты не переживай. Мы никому ничего не расскажем!
– «То, что знают двое – знает весь мир!», – это была одна из любимых цитат мастера Уроха.
– Звучит красиво! Сам придумал?
Гриммс отрицательно покачал головой:
– Нет. Мне до такого в жизни не додуматься!
И начал объяснять, немного удивляясь своей словоохотливости:
– В тот раз, ничего слишком опасного для Элизы не было. Утонуть, она бы не утонула. Плавать она умеет лучше, чем иные моряки. А если бы и начала тонуть по-настоящему, Альбрехт сам бы и помог. Он пакостник, конечно, но душегубом никогда не был. Иначе, всем народом его за жабры давно выловили бы. И он это прекрасно знает.
– Меня очень удивляет – как вы так хорошо понимаете подводных жителей? У нас, на Маристанских островах никаких водяных никогда не существовало!
– Может, им ваша вода не по нутру?
– Может быть. Она у нас более солёная, чем ваша. Кстати, насчёт воды. Ещё больше меня удивляет, что вы – жители Архипелага, умеете её… «толкать»? Так это у вас называется?
Гриммс почувствовал, как у него от смущения начинают гореть кончики ушей:
– Просто детская забава. С возрастом это проходит.
Зефира посмотрела него очень внимательно:
– Ну, не важно. Давай поговорим о вас… ОЙ! Фу-у-у!! – и Повелительница ветра прикрыла нос ладонями, сложенными лодочкой. – Что это? Рыба?!
Они как раз проходили под аркой, ведущей от пирсов к Рыбному Рынку.
Позади них, к причалам уже начинали подходить рыбацкие лодки с утренним уловом, а впереди – на самой площади, показались первые торговцы рыбой. Кто-то не спеша раскладывал на дощатых прилавках свой товар, кто-то степенно шёл к рыбакам, на пирс – торговаться.
– Рыба. Это же Рыбный Рынок! Здесь всегда так пахнет. – Гриммс в свою очередь удивлённо взглянул на Зефиру. – А у вас – на островах, разве рыбу не ловят?
Вокруг колдуньи взвихрился лёгкий ветерок, зашевелил её чёрные мелко-мелко вьющиеся волосы – видимо отгонял рыбий смрад, к которому жители Саллы привыкли испокон веков и едва его замечали.
– Моё государство – это всего несколько небольших островков в Южном океане. Гораздо меньших чем ваш Архипелаг. И рыбу мы ловим! А как же иначе? Но не всякую. По вашим меркам, у нас очень жарко, и почти вся рыба, либо портится от жары и не успевает дойти до кухни, либо жутко ядовита. Зато у нас много других, самых разных обитателей моря, которых можно есть, – Зефира начала загибать пальчики. – Мидии, моллюски, крабики, кальмарчики, креветочки, гребешочки…
Это перечисление получалось у неё таким вкусным и таким смачным, что у голодного Гриммса совсем подвело живот, даром, что, из всего вышеперечисленного, он не знал и половины и отважился попробовать в Соульсвилле только крабье мясо.
Оказалось – нисколько не вкуснее рачьего. И вообще – никакого сравнения с их северным омаром!
Видимо, что-то почувствовав в поведении телохранителя, колдунья оборвала себя на полуслове:
– Но всё же, давай поговорим о вас с Элизабет, – Зефира сделала паузу, как бы не решаясь произнести дальнейшие слова. – Я знаю, что у вас не всегда были хорошие отношения. И один раз, тебе даже пришлось уплыть отсюда на Материк…
Гриммс усмехнулся и покачал головой.
Салла всегда была скорее большой деревней, чем городом, где каждый знал каждого, и чуть ли не полгорода ходили в родственниках друг у друга. И нельзя было сделать хоть шаг, чтобы об этом не начали судачить все, кому не лень! А уж случай с Гриммсом несомненно вошёл в анналы городской истории.
– Ну, да. И шрам на спине тогда же получил. На память.
И нехотя добавил:
– За свою собственную дурость…
***
Папаша Урох смотрит на своего ученика брезгливо и с каким-то недоумением. Будто на таракана в тарелке. Только голос его спокоен. Чересчур спокоен – словно ветер затих перед бурей.
– То, что ты повёл себя, как полный болван, мы даже обсуждать не будем… А теперь скажи мне, в чём именно состоит твой самый главный промах?
Гриммс сидит, понурив голову, на низенькой лавке.
Сидеть ему неудобно – лавка жёсткая и низкая. Заднице больно, и колени чуть ли не в уши упираются.
Детская лавка.
Детей у Уроха нет, но лавка есть. Наверно, специально держит – для провинившихся.
– Я нарушил правило телохранителя – не оставлять клиента… – нехотя начинает Гриммс.
– Дубина ты!!! – взрёвывает мастер, что есть силы. – Какое правило?! Ты человека взял и бросил! И бросил, может быть, в беде! Человека, у которого вся надежда только на тебя и была!
– Но она сама…
Гриммс не успевает договорить, как тут же получает такую затрещину, от которой кубарем летит на пол.
Нет, всё-таки хорошая лавка. Правильная. Падать с неё не больно – пол-то рядом!
Голове тоже не больно, только под волосами щиплет.
Умеет мастер вразумить! Доходчиво, но не нанося увечий.
Гриммсу, конечно, обидно, что не успел среагировать на удар, как положено. Вот только шестнадцатилетнему телохранителю, до мастерства и быстроты Уроха – как до звезды небесной!
Но гораздо большая обида и горечь слышатся в голосе самого мастера:
– Эх, ты… «Сама»… Говорил я тебе – нельзя ждать от людей, что они тебе будут, за твою работу, благодарны! Телохранитель, подопечному – как заноза в глазу! Но взрослый человек ещё может разумом понять, что всё делается для его же блага, и смириться. А тут – ребёнок… Она вообще не понимает откуда и зачем ты взялся в её жизни! И на какое место в этой жизни тебя поставить!
Старый Урох грустно смотрит на юного неофита, всё ещё сидящего на полу.
– Ну-ка, встань-ка! Повернись-ка спиной! Полюбуюсь на твоё украшение…
Гриммс поворачивается спиной и задирает рубашку. Он готов услышать от старого мастера всё, что угодно, но только не это неодобрительное хмыканье:
– Хм. Мало ещё! Я бы до самой задницы распорол! Чтобы каждый раз, как сел – так и вспомнил!
И когда Гриммс дёргается от обиды, кричит на него, как на лошадь:
– Да, стой ты! Дай посмотрю!
Узловатый палец беспощадно тыкается в до сих пор зудящий шрам:
– Та-а-ак… Смотрю, здесь он тебе мешает двигаться… и здесь. Ну, это мы исправим, ерунда.
Сухие мозолистые руки больно прихватывают кожу вместе с мясом, раскатывают по костям. Гриммс шипит, как раскалённая сковорода, на которую плеснули воды.
– Ага! Терпи! Чтоб знал, каково от работы бегать-то!
Гриммс терпит и думает, что, когда дело касается его – Гриммса, то мастер Урох и колдунья София – ну прямо близнецы-братья – издеваются, как могут! Та тоже – иголкой своей чуть не с размаху тыкала, когда шрам сшивала!
А между тем тон мастера становится абсолютно серьёзен:
– Ты заметил, что я очень редко, охраняемых нами людей «клиентами» называю. Обычно «подопечными». Это потому, что они под нашей опекой находятся. Под опекой! Мы за них отвечаем, как мать за малое дитя, понимаешь?
Говорил я тебе, что к подопечному душой привязываться нельзя? Говорил. И правильно говорил! Нельзя.
Но и отстраняться от него нельзя никак! Ты должен стать ему необходим! И уж особенно, если это ребёнок. Ей требуется только твоё внимание. Интерес к её нуждам и заботам. Постарайся его проявить и увидишь – тебе самому станет гораздо легче! Но больше никогда не поддавайся на её провокации. Не от большого ума они делаются. Ведь, если гибнет телохранитель, то и подопечному его не жить!
И тем более, никогда не поддавайся на провокации посторонних, даже очень хорошо знакомых тебе людей.
И даже если тебя загонят в угол и предложат «разумный» обмен – твоя смерть на жизнь подопечного, не верь! Это всегда обман! Всегда бейся до последнего!
***
– То есть, в случившемся ты винишь только себя? – Зефира, только что увидевшая целую гамму чувств на лице собеседника, не знала, как её трактовать. – А ведь владетелю с дурным характером, и в самом деле, ничего не стоит – довести свою охрану и слуг до крайности! Невыполнимыми требованиями, мелочными придирками. Разве принцесса Элизабет не из таких? Я слышала, что у неё беспокойный характер!
Гриммс помолчал, собираясь с мыслями. Вынырнуть из воспоминаний оказалось не так-то просто. Да и любопытство колдуньи становилось навязчивым и начинало раздражать.
Что ещё знала Зефира об их приключениях и какого ответа ожидала, он не ведал, и говорить что-либо лишнее о своей подопечной не хотел – не имел привычки сплетничать о близких ему людях!
К тому же, молодой телохранитель был давно предупреждён мастером – не болтать о клиенте ни с кем! Ни в коем случае! И даже в разговоре с Повелительницами Стихий – ограничиваться лишь общими фразами.
«Жизнь того, кого ты взялся охранять, перед тобой, как на ладони. И нечего кормить с этой ладони сплетника. А то и врага!».
Колдунья, приняв его молчание за нежелание говорить вообще, поспешила добавить:
– Ты только не подумай, что я расспрашиваю тебя из простого любопытства! Элизабет скоро станет Сестрой Стихии, а значит и моей сестрой тоже. Нам – Сёстрам, всё это очень важно знать и иметь представление о том, кого мы готовимся принять в наш круг! Каков её характер, привычки? Ты же ближе всех её знаешь…
– Это вряд ли. – совсем невежливо перебил Гриммс. – Может быть, тебе лучше спросить о ней её отца? Он должен…
И тут же услышал весёлый, заливистый смех! Хохоча, Зефира даже схватила его за руку, как будто для того, чтобы не упасть от смеха!
– Кто? Людвиг? Вот уж кто меньше всех участвовал в воспитании собственной дочери!
Отсмеявшись, она внимательно посмотрела в глаза телохранителю – снизу-вверх. Колдунья была на целую голову ниже молодого человека, но он вдруг почувствовал трепет, от глубоко проникающего взгляда загадочных чёрных глаз:
– Ни учителя принцессы Элизабет, ни её няньки, ни даже её отец – Людвиг Четвёртый, не знают и доли того, что знает о ней её охранник.
– Ну что ж… – Гриммс понял, что Повелительница ветра не отцепится от него, пока не получит хоть какие-нибудь сведения. И решил так и действовать, как учил наставник – ограничится общими фразами, стараясь, чтобы голос звучал как можно серьёзнее и весомее:
– В том случае – с моим… бегством, виноват был только я сам. Мы с Элизой просто не поняли друг друга. И всё. И бежать мне было никак нельзя. Я же отвечаю за её жизнь! А характер у неё очень добрый.
– А скажи тогда – она помыкает, хоть иногда, своими няньками или тобой?
– Помыкает?
– Ну, это значит – заставляет делать что-либо бесполезное. Или невозможное. Ругает по пустякам!
– Ругает? Кого?! – опешил Гриммс. Он и представить себе не мог, чтобы Элиза ругала своих нянек. – Ору? Ариллу? Да они сами кого хочешь так обругают, что за неделю не отмоешься! Будешь ходить во всём в этом!
От нянек Элизы, Гриммс в своё время натерпелся с лихвой всякого! Думал – со свету белого сживут. Но ничего, цел остался! Но знал, что и теперь Ора с Ариллой его только терпят, поэтому старался как можно реже попадаться им на глаза.
– Ну, а тебя самого она ругала когда-нибудь?
– А было за что? – криво усмехнулся Гриммс – ему уже порядком надоел этот допрос.
Но тут же понял, что слегка переборщил, ёрничая, потому что и голос Сестры ветра, и её глаза моментально наполнились холодом:
– Не имею понятия – было за что или не было. Мне нужен ответ.
Она несомненно была красива! Весела, мила, обворожительна! Могла посочувствовать и даже помочь! Но…
«Кто посеет ветер, тот пожнёт бурю!» – эта пословица была тут как нельзя кстати, и Гриммс понял со всей отчётливостью, что излишние шутки здесь не уместны.
Они с Зефирой находились на совершенно разных уровнях, она – Государственная Колдунья Каких-То-Там-Островов, и он – Гриммс, непонятно за какие шиши, взятый из грязной канавы, в королевское услужение.
Сестра ветра остановилась в проулке, между домом молочника и канатной мастерской, не обращая внимания на брех собак из-за ворот внутренних дворов.
Остановился и Гриммс, раздумывая, стоит ли ему умереть прямо сейчас, от какого-нибудь свирепого урагана, или, всё-таки, не торопить события и сказать что-нибудь эдакое, веское! Достаточное, чтобы утихомирить не стихающий интерес Повелительницы ветра.
Решил, что торопиться вливаться в объятия Стихий всё же не стоит и начал говорить, тщательно подбирая слова:
– Меня она не ругала ни разу в жизни. Бывало, мы спорили, ссорились, обижались друг на друга даже. Но это всегда было… на равных, что ли? И мирились каждый раз обязательно. С ней не скучно. Никогда! В ней всё время… как огонь горит! И в голове… что-то… что-то такое – идеи какие-то, новые каждый день… Не знаю… это… это, как вулкан! Недаром её София в ученицы выбрала – лучше неё, наверное, и нет никого!
Зефира задумчиво выслушала сбивчивую речь телохранителя. Постояла, обняв себя за голые плечи. Потом снова взглянула ему прямо в глаза, на этот раз, как прежде – лукаво и чуть насмешливо:
– Послушай… А может, ты просто влюблён в неё? А?
Молодой человек буквально задохнулся от неожиданности и возмущения:
– Влюблён? Да с какой стати?! Она же девчонка, маленькая ещё совсем!
– Маленькая? Наверно. Хотя, боюсь, тебя скоро ожидают большие открытия…
Колдунья снова задумалась и пристально посмотрела в землю, как будто её сильно заинтересовали мелкие белёсые камешки, устилавшие дорогу.
Пауза затянулась.
Мимо них шли прохожие, изо всех сил делавшие вид, что им нисколько не любопытно, что в это утреннее время забыли здесь – незнакомка в странной одежде и телохранитель принцессы в исподнем.
Собаки за воротами уже притомились лаять, но новых вопросов у Зефиры, видимо, так и не нашлось.
Наконец, она тяжело вздохнула:
– Ладно. Спасибо за ответы. Надеюсь, они мне помогут… Что ж, пойдём.
И они отправились дальше, уже нигде не останавливаясь.
***
На королевском дворе царило утреннее оживление.
Из кладовых – на кухни и обратно, вовсю бегали служители. Над кухнями курился дымок, и на деревянных столах, поставленных специально для королевских поставщиков, стояли крынки с молоком, лежали пучки свежей зелени с огородов. Горки ещё тёплого хлеба, пахшего так призывно и аппетитно, что лошади на конюшне, до которых долетал этот бесподобный запах, беспокойно фыркали и, время от времени, заливисто ржали!
Гриммс тоже, как лошадь, втянул ноздрями призывный аромат.
Но с завтраком приходилось пока проститься – Зефира не торопилась расставаться с молодым телохранителем.
Всю оставшуюся дорогу она не проронила ни слова и только поднявшись по лестнице до комнат принцессы, словно бы очнулась.
Произнесла, опять кокетливо и слегка иронично:
– Спасибо, милый! Мне с тобой было хорошо. Весело и очень интересно, – встала на цыпочки, и неожиданно чмокнула его в щёку. – Запомни мои слова – тебе не стоит долго засиживаться на Архипелаге. В скором времени здешнее житьё может стать опасным и бессмысленным. Я буду ждать тебя. Буду ждать у себя – на Маристанах. Уж там-то мы найдём для тебя хорошее занятие!
Колдунья лукаво подмигнула и пошла дальше по скрипучей лестнице наверх, к королевскому кабинету.
Телохранитель проводил её долгим взглядом. Заключительные слова Сестры ветра прозвучали слишком уж двусмысленно.
Но это походило и на предложение службы! А от таких предложений отказываться не стоило, тем более, если Гриммсу и впрямь осталось не долго быть в няньках у Элизы.
Он вздохнул, пожал плечами – дескать всему своё время, и собрался было уже постучать в двери покоев принцессы. Но те неожиданно распахнулись у него перед носом, и на пороге возникла сама Элиза!
Не удостоив Гриммса даже взглядом, не проронив ни слова, с гордо поднятой головой, принцесса прошествовала мимо телохранителя.
Сначала он слегка опешил от этой неприветливости. Ничем её обидеть Гриммс вроде бы не успел!
Потом ему пришло в голову, что в облике девочки появилось нечто необычное. Всё как всегда, но…
И вдруг понял, что именно привлекло его внимание!
Поверх привычного, повседневного шерстяного платья, на ней был надет неимоверно белый, накрахмаленный до стальной жёсткости передник!
Раньше, Гриммс видел принцессу в такой одежде исключительно в то время, когда Элизу учили стряпать в кухнях. Да и то, это был кожаный фартук, защищавший от жирных, горячих брызг. Но в белом переднике, он её ещё не видел никогда!
Он помнил, конечно, что по старой традиции, передник могли носить только девушки и женщины! Маленькие девочки, вроде Элизы, передников никогда не носили – по чину было не положено. Для того, чтобы с полным правом надеть эту вещь, ей нужно было «войти в возраст».
Гриммс никогда не задумывался о том, что означала фраза «войти в возраст» относительно женщин. С парнями-то всё было просто – шестнадцать стукнуло и всё! Вошёл!
А ведь до четырнадцатого дня рождения Элизы оставался ещё целый месяц!
Вслед за принцессой, из дверей появились и няньки.
Толстая, краснощёкая Ора – обладательница зычного голоса, которого боялись все окрестные чайки.
И худая, как жердь, Арилла, от ядовитого взгляда которой, сами-собой вяли цветы. Казалось – стоит ей только мимолётно взглянуть на любого здорового человека, как он тут же отправится к Стихиям!
Эта торжественная процессия, тоже двигавшаяся в сторону королевского кабинета, уже почти миновала Гриммса, как вдруг Арилла остановилась, и, вперив в юношу свой взгляд, полный яда и затаённого торжества, произнесла, будто продолжая начатый ещё за дверью разговор:
– …а вам, молодой человек, надлежит не медля явиться к госпоже Эмме!
[1] Волоковое окно – оконный проём без рамы. Закрывается снаружи сдвижной доской, ходящей в пазах.
[2] Шкуна (шхуна) – парусное судно, в основном с косым гафельным парусным вооружением, позволявшем матросам работать с парусами прямо на палубе, не поднимаясь на мачты.
[3] Швартовый канат (швартов) – канат для удерживания судна на стоянке.
[4] Сходни – наклонный спуск, часто с перилами, для посадки на борт и высадки на берег. На судах без съёмного фальшборта, мог состоять из трёх частей – трапа, ведущего с палубы, площадки, устанавливаемой над фальшбортом и собственно сходни, оборудованной ступеньками.
[5] Гафель – свободнозакреплённая деталь рангоута. Способна скользить по мачте при подъёме паруса. В отличие от реи, имеет наклонное положение. К гафелю крепится косая верхняя часть паруса (в данном случае – триселя). Рангоут – всё, что относится к системе подъёма и управления парусами, изготовленное из дерева (мачты, реи, гафели, гики и пр.)