Необходимое предисловие:
Каждому, кто читает эти строки, наверняка снились сны, очень яркие и запоминающиеся, добрые и кошмарные, в которых знакомые и незнакомые люди что-то делали, что-то происходило, или не происходило вообще ничего. Неважно.
А многим ли снились сны, имеющие письменный текст, ведущий в фантастический мир? Текст, который во сне, буква за буквой, слово за словом создавал бы сюжет и героев, достойных быть увековеченными на бумаге или в текстовом файле? Описать этот процесс достаточно сложно – во сне я не просто читаю, словно в книге, то, что происходит в мире рассказа, загвоздка в том, что мир, текст, сюжет приходят в мой сон без моего участия. Ничего подобного я не выдумывал, никогда этим не интересовался и ничего похожего не читал. И герои, мир и сюжет таких вот моих снов не имеют ко мне никакого отношения.
И кроме этого, мне ещё, по чьей-то чужой воле, абсолютно необходимо пересоздать этот мир для моих читателей. Это моя обязанность, которую мне даровало… нечто… или некто. Высшее существо, которое вроде бы надеется на мой талант и способности перенести этот текст из сна в реальность.
У меня это случается не первый раз, и каждый раз я не понимаю, правильно ли, близко ли к тому, что начертало мне нечто, я предлагаю читателю совсем не моё творчество.
Концовки этих текстов-снов скрываются в лёгкой дымке, как в тумане, словно мне самому нужно выбрать апшот (развязку произведения). А так же – каким он будет, счастливым или нет.
Но я всегда упорно выбираю хэппиэнд… как будто от моего выбора что-то зависит. Вот и теперь, я представляю вам, моему читателю, нечто, совсем не мной придуманное, но мной записанное «по памяти». Скопированное из сна.
Оранжевое зарево
Танцы уже закончились, но бал был в самом разгаре.
Дамы и кавалеры, сидевшие за столиками парадной залы, шумели ни о чём, предпочитая лёгкий разговор большим и тяжёлым блюдам, наполненным белыми трюфелями и нежным мясом куропаток.
Суетились слуги, наполняя бокалы вкуснейшим бордо и ароматнейшим мускатом.
Где-то наверху, под самым потолком, за балюстрадой балкона, стараясь не мешать публике, а только подчёркивать её настроение, негромко пела о чём-то своём нежная скрипка.
Всё было, как и положено в подобных собраниях – чинно-благородно.
Обычно и привычно для любого жителя Ковинлинна, случайно заглянувшего на огонёк – бал высоких лиц в старинном здании бывшего железнодорожного вокзала.
Проводить балы в таких зданиях было принято ещё сто лет назад – когда неуклюжие паровые конструкции только-только пробовали своими чугунными колёсами считанные метры железных дорог.
Ничего не изменилось и сейчас. Отец, как всегда, всё рассчитал точно.
Все присутствующие правильно исполняли свои роли, поэтому я находился в абсолютной уверенности, что ни один случайный зритель не заподозрит наших гостей, щеголяющих в красивых, иногда вычурных нарядах, в том, что они находятся здесь не просто так, а присутствуют на собрании тайного общества.
Стол, за которым сидел отец, стоял на небольшом возвышении, и всем, кто подходил к нему с докладом или за поручением, приходилось подниматься по трём высоким ступенькам. Такое расположение стола гарантировало, что никто их окружающих не услышит сведений ему лично не предназначенных. И не будет добиваться места, рангом ему не положенного.
Сегодня у меня была только одна задача – находиться в просторном вестибюле нашего особняка и внимательно следить за его широкими входными дверьми. Обязанность сторожевой собаки – держать и не пускать. Дело для меня давно привычное и необременительное.
Но весь народ давно уже собрался, и эта обязанность мне быстро наскучила. Интереснее было – из открытых дверей парадной залы, также выходящих в вестибюль, наблюдать за веселящейся, разноцветной, как калейдоскоп, толпой.
Но призывный взгляд отца я приметил сразу. Этот взгляд всегда привлекает внимание словно молния средь чёрных туч, ошибиться или пропустить его невозможно. Посмотрел на всякий случай сквозь стекло входных дверей – никого, только день догорает, делая полосы тени на досках старого железнодорожного перрона перед дверьми всё длиннее и прозрачнее. И отправился в залу.
Когда я поднялся на возвышение к отцу, его взгляд, обращённый ко мне из призывного, сурового, сделался вдруг весёлым и ласковым.
«Что случилось?» – насторожился я. – «Такой его взгляд слишком уж многообещающ!»
– Скоро появится Младший… – шепнул мне отец.
Моё сердце стукнуло невпопад!
– Ты рад? Ну, иди же, встреть его, – отпустил меня отец словами и улыбкой.
Рад? Ещё как рад! Я не виделся с Младшим уже добрых три года и все эти долгие годы скучал по нему.
И все эти проклятые годы я не имел ровным счётом никакого понятия, где он. Несомненно, до отца какие-то вести о Младшем доходили, но ко мне опускались только крохи этих сведений: «Жив, здоров, нужд не имеет, учится с прилежанием» … Как будто это всё, что мне нужно было знать!
Но перечить отцу, допытываться, искать какой-то правды было опасно.
Я вернулся в вестибюль, ко входу, нетерпеливо вглядываясь сквозь стекло в вечерний свет, но снаружи за моё отсутствие не появилось ничего интересного – те же доски старого перрона, новый перрон и две новые платформы из новомодного портландцемента поодаль, пустые до самого прихода на станцию Ковинлинн вечернего экспресса «Дорфентог-Ковинлинн-Зюльцен».
Сквозь закрытые стеклянные двери, которые мне приходилось охранять, виднелся ещё кусочек здания нового вокзала, на котором мне видны были только начальные буквы из названия нашего города: «Ковин…».
Всё привычно до одурения и навевает тоску.
Но «скоро» для стариков не означает «сейчас» или «через минуту». «Скоро» для них может длиться и часы, и дни, и недели…
Не выдержав собственного напряженного ожидания, я со вздохом отвернулся и сделал шаг от дверей.
И тут же, какую-то секунду спустя, у меня за спиной звякнул колокольчик.
Я стремительно повернулся обратно, от неожиданности чуть не потеряв равновесие!
За дверным стеклом стоял он – Младший! Стоял, чуть улыбаясь, неловко, отчуждённо, словно вернулся не в свой дом, в чужой, и видел сквозь дверное стекло не меня, а кого-то постороннего.
Но я-то узнал его мгновенно, несмотря на то что из тринадцатилетнего подростка он превратился в шестнадцатилетнего юношу.
И разве могли меня остановить его нерешительность и отчуждённость?
Рывком распахнув обе тяжёлые створки дверей, я кинулся к нему и сжал в объятиях:
– Младший!!- никак не обращая внимания на то, что он не спешит обнять меня в ответ.
– Старший? – его голос был почти спокоен и до странности официален. – Здравствуй, Старший. Позволь нам всё же войти.
– Нам? – Я разжал объятия в недоумении и только тогда заметил, что нас окружает и внимательно на нас смотрит с десяток человек.
Я не простил бы себя, если бы замешкался хоть на секунду:
– Господа! Добро пожаловать.
Отец не предупреждал меня, что Младший будет не один, но я не мог не верить Младшему, поэтому посторонился, давая войти новым гостям.
Гости – все мужчины вида благородного, были одеты в одинаковые серые офицерские шинели без знаков различия. И, скидывая эту верхнюю одежду на руки нашему слуге, они оказывались в чёрных полевых кителях без петличных знаков на воротниках, без аксельбантов, без портупей. Вообще, без чего бы то ни было, что обычно принадлежит военному костюму. Только китель, голубые брюки и хромовые сапоги, начищенные до блеска.
Я ещё подумал, что очень жаль, что роскошные доломаны нашей армии остались, пожалуй, только в парадной форме у студентов академии Людовики.
Младший, одетый точно так же, как и все остальные, первым освободился от шинели, и не бросив на меня даже взгляда, исчез в зале.
Я не мог и не имел права обижаться на него за это, а просто стоял истуканом у распахнутых дверей. Привратник, исполнивший свою работу…
Но солнце уже близилось к закату, и в двери особняка начал задувать холодный ветерок. Нужно было поберечь здоровье наших гостей. Отец не простил бы меня, если бы кто-то из них, разгорячённый вином и танцами, подхватил бы простуду, а-то и инфлюэнцу.
Поэтому я поспешно закрыл дверные створки и, стараясь не упускать из виду то, что происходит за ними, снова направился к дверям залы.
Младший, в сопровождении одного из «офицеров», стоял у стола отца, о чём-то с ним тихо беседуя. Ни слов, ни взглядов я со своего места уловить конечно же не мог, но, вероятно, разговор был достаточно интересный, потому что все трое беседовали весьма увлечённо.
Все остальные новоприбывшие разбрелись по зале, принимая наполненные бокалы из рук слуг, устраивались в креслах у стен. Обильные закуски на сервировочных столах и свободные места за некоторыми столиками их явно не интересовали.
Мне пришла в голову мысль, что наши новые гости, включая и Младшего, выглядят немного странно. По выправке их и впрямь было не отличить от офицеров какого-нибудь кавалерийского полка. А их старший, тот, что сейчас разговаривал с отцом, мог своим величественным видом заткнуть за пояс любого оберст-лейтенанта.
Но я никогда не видел, чтобы военные не имели знаков различия на своей одежде. Насколько я помнил, в городе никогда не появлялись военные в полевой форме без портупей, а уж офицеры высшего состава и штабные должны были носить всякие эполеты и аксельбанты!
Время шло, а разговор у отцовского стола всё никак не заканчивался.
Солнце ещё не село окончательно, но уже скрылось за деревьями парка, отделяющего станцию от города, и в окна залы начинал заползать сумрак.
Зато свет в самой зале становился всё ярче – электрическое освещение было зажжено давно, на балах с этим не экономили.
Тихий, робкий звон дверного колокольчика отвлёк меня от созерцания, и я, вспомнив о своих обязанностях, отправился ко входу – держать и не пускать.
Но за стеклом дверей не возникло никого и ничего особенного – только старый Фернан, который вечно болтался по всему Ковинлинну собирая слухи и разнося сплетни. Многие его не любили, но кому же было не интересно послушать – о чём или о ком между собой болтают кухарки, конюхи и рыночные торговцы? Стряслось ли что в городе за ночь, снесла ли чья-то курица разом три яйца, или опять городской брандмейстер, выпив лишнего, гонял по улицам на пожарном насосе, все эти сведения предоставлялись старым Фернаном любому благодарному слушателю. В основном за еду.
Но и без этого старику часто перепадала миска похлёбки от наших сердобольных кухарок.
Увидев меня, Фернан начал что-то показывать жестами. Потом молитвенно сложил руки и застыл, как будто чего-то ожидая и просительно глядя на меня.
Это была неожиданная выходка – для старика предназначались совсем другие входы, чёрные – на кухню или в помещения для слуг. В этом никогда никакого отказа для него не было. И даже мы сами чаще всего пользовались чёрным ходом для выхода в город – так уж был устроен особняк нашей фамилии – бывший железнодорожный вокзал, где главный вход и центральный вестибюль исторически и технически оказались расположены со стороны железнодорожных путей, на противоположной стороне от города.
Мне стало любопытно, что могло привести сюда старика, и я приоткрыл одну створку:
– Чего тебе, Фернан?
Следующее действие старого Фернана выглядело ещё нелепее – он вдруг рухнул на колени, схватил меня за руку и начал визгливо выкрикивать:
– Денежку, мой господин, денежку!
«Старик совсем ополоумел!», – опешив от неожиданности, подумал я. Никогда таких вот припадков за ним не водилось.
Через мгновение мне удалось выдернуть руку из цепких пальцев и закрыть дверь, а Фернан, которого, как я решил, теперь смело можно было назвать: «Полоумный Фернан», что-то причитая, кинулся наутёк, к лестнице, ведущей в город.
И только тогда я почувствовал что-то в своей ладони.
Первым, и вполне естественным желанием было – вытряхнуть из ладони то, что туда попало из грязных рук нищего старика, но я сдержался. Всё-таки член тайного общества должен быть на стороже всегда, а событие было не из ординарных.
«События», – поправил я сам себя.
Неординарных событий за сегодняшний день насчитывалось как минимум три – бал, он же сбор всех членов общества, проходивший не чаще, чем раз в год, появление Младшего после трёхлетнего отсутствия в сопровождении посторонних лиц и, наконец, странное поведение старика, никогда милостыни не просившего.
Я отошёл от входа так, чтобы меня не было видно сквозь стекло и раскрыл ладонь. Там лежал сложенный небольшой клочок бумаги, мятый и грязный, но с отчётливой надписью химическим карандашом: «млатшему».
Моё сердце снова стукнуло невпопад – я угадал! Всё это было неспроста.
Младший словно ждал этого момента. Когда я снова вернулся к дверям залы, он мгновенно закончил беседовать с отцом и бросился ко мне.
Правда не для того, чтобы обнять меня и поговорить со Старшим:
– Получил? Дай сюда!
«Офицеры» вдруг начали вставать со своих мест и подходить к нам – Младшему, застывшему с протянутой рукой, и мне, с трудом борющемуся с неожиданно возникшем желанием – спрятать кулак, в котором я стиснул бумажный клочок, как можно дальше за спину.
Не отдавать! Наказать Младшего за его невнимательность ко мне. За грубость. За то, что после стольких лет…
Но обида была побеждена быстро – всё-таки то, что сейчас творилось в зале, отношения ко мне не имело.
И ещё помог взгляд отца – его недоуменно поднятая бровь как бы говорила: «Что же ты медлишь?»
Мой кулак разжался сам собой, и Младший, выхватив бумажку, принялся её разглядывать. Толпа «офицеров» окружила его со всех сторон, оттеснив меня обратно в вестибюль.
Впрочем, мне уже было всё равно. Обида заняла место в моём сердце, отогнав все остальные чувства и мысли. Я не понимал, что творилось здесь. Я не понимал, что творилось со мной…
И я абсолютно не понимал, что происходит между мной и Младшим! Три года – не такой уж большой срок, чтобы забыть всё, что было с нами до его отъезда.
Между тем спутники Младшего снова собрались в кружок, уже в недрах вестибюля, тихо совещаясь о чём-то.
У меня, как и у большинства членов нашего общества очень хороший слух с детства, поэтому, даже не желая вслушиваться в то, о чём говорят «господа офицеры», я расслышал отдельные фразы:
– Он уже здесь…
– Он очень опасен…
– Но он появится перед самым… заревом…
Впрочем, насчёт последнего я не был уверен – может быть на самом деле было произнесено «заря», а не «зарево»? Произнесено это слово было еле слышным шёпотом. Но до зари следующего дня было ещё далеко – сегодня солнце ещё даже не село окончательно, хотя на железнодорожные пути уже легла глубокая тень.
Чтобы немного отдохнуть от всего этого, подышать свежим воздухом и успокоиться, я толкнул створку двери и вышел наружу, на старый перрон.
Где-то недалеко, на подходе к Ковинлинну, барабанной дробью шипел пар, выпускаемый локомотивом экспресса «Дорфентог-Ковинлинн-Зюльцен» – новеньким паровозом фирмы «Арктур и Каппа», стучали на стыках колёса поезда.
В детстве мне нравились паровозы – эти огнедышащие чудовища, то со свистом проносящиеся совсем рядом с нашим домом, то оглушительно шипящие у платформ. Я тогда завидовал машинистам этих монстров. Мне казалось, что все они небожители, играючи управляющие покорными им чудищами, проносящими своих хозяев мимо меня, в самые экзотические страны мира.
Конечно, став постарше и познакомившись с работой машинистов и кочегаров, я изменил свою точку зрения. Оказалось, что это тяжкий, сложный, очень ответственный и подчас опасный труд.
А когда, недалеко от станции Ковинлинн, прямо на ходу, взорвался паровоз, вывернув наизнанку свои дымогарные трубы словно спагетти, интерес и вовсе угас.
В тот день я стоял на том же самом месте, что и сейчас, был точно такой же вечер, и над лесом, там, где сходились рельсы, расцветало оранжевое зарево. Словно рассвет, только наоборот – закат многих жизней. Жизней тех сотен людей, которые пострадали при том взрыве.
Я словно очнулся, взбудораженный этими мыслями.
На самом деле – стоило ли обращать внимание на такую мелочь, как недопонимание, которые могло произойти между Старшим и Младшим, когда в мире случается такое?! Все наши мелкие обиды показались мне незначительными, по сравнению с той трагедией.
Горечь, снедавшая меня, рассосалась сама собой.
Я повернулся, чтобы вернуться обратно в дом, но вдруг, краем глаза, увидел то, чего боялся хуже гнева отца – там, где рельсы терялись во мраке леса, у горизонта начинало расцветать точно такое же зарево, что я видел в день взрыва паровоза.
Как в кошмарном сне, когда видишь снова и снова то, что пережил наяву, словно в окуляре кинетоскопа.
– Смотрите!! – заорал я, рывком стряхивая с себя неподвижность.
На мой крик в дверях показался Младший и всё его сопровождение:
– Он спешит! Наверное, что-то почуял.
– Скорее, не дайте ему уйти!
И вся эта ватага сорвалась с места в карьер.
Не знаю, что меня толкнуло на следующий отчаянный шаг…
В голове не оказалось ни единой мысли, может быть просто срослось, склеилось в единый ком всё, что я увидел и услышал за сегодняшний день?
В мыслях не было нужды, они вдруг стали лишними – тело само сорвалось с места вслед за компанией «военных», или кто они были на самом деле. Впрочем – «вслед», это слово не для нас с Младшим.
Я знал его способности – вряд ли он побежит в задних рядах за крепкими мужчинами воинской выправки, навстречу тому, кого опасаются даже они. Даже под угрозой раскрыть себя.
Ну что ж, посмотрим.
«Офицеры» спустились с перрона, пробежали вдоль рельс до того места, где оканчивались действующие пассажирские платформы, и повернули направо, мимо окончаний этих платформ, прямиком к объездным путям, и тем путям, что вели в ремонтное депо, на товарные и угольные склады.
И вдруг, как, впрочем, я и ожидал, перед ними взвилась в воздух тонкая, невысокого роста фигурка – Младший!
Делая прыжки высотой метра три, Младший помчался куда-то поперёк рельс. Надо было его нагонять, пока он не наделал глупостей.
Мне было всё равно, где он болтался три года, мне было наплевать на его подтянутых спутников. Он собирался сунуть свою голову в какой-то котёл, а я этого допустить не мог никак.
Прыжок – и я догнал бегущих, пыхтящих как паровозы «офицеров». Ещё прыжок – и я оказался далеко впереди.
Единственное, чего я не учёл – так это то, что Младший вырос! А раз вырос, то и возможности его стали почти взрослыми, и догнать его стало задачей потруднее, чем раньше.
Впрочем, гнаться за ним оставалось недолго. Ещё через несколько летучих прыжков я обнаружил его на дальних путях, под единственным фонарём, освещающим ворота ремонтного депо.
Младший стоял перед человеком, на голову выше всех, кого я знал и видел до этого – косая сажень в плечах, огромные кулачищи, способные снести голову любому одним ударом, свободный чесучовый костюм, позволяющий широко размахнуться.
В общем, противник оказался знатный.
На скаку я успел подумать, что до моего появления там же, под фонарём, неплохо было бы крикнуть что-то вроде: «Стой полиция!», чтобы хоть на несколько мгновений заставить громилу замереть на месте, до того, как подтянется основной состав компании. Но Младший ринулся в атаку сразу, не дожидаясь подмоги.
Хлёсткий и неожиданный апперкот оказался для громилы слишком лёгким – может быть его челюсти и щёлкнули, но он даже головой не повёл и не сдвинулся ни на шаг.
Второй удар Младшего – в корпус, не прошёл вообще. Несмотря на кажущуюся массивность тела, гигант неожиданно легко изогнулся словно змея, пропуская кулак оппонента.
Зато его удар в солнечное сплетение Младшего оказался точен.
Приближаясь, я увидел, что Младший согнулся, схватившись за живот.
Следующий удар гиганта должен был обрушиться на бедную голову Младшего – я воочию видел поднятый над этой головой огромный кулак.
И тогда я прыгнул, как до этого никогда не прыгал в жизни – невысоко, но стремительно, меняя положение тела так, чтобы двигаться ногами вперёд.
Мои ноги ударили громилу в бок.
Человек в чесучовом костюме охнул от боли, возможно потеряв ребро, и отскочил от места схватки.
Но на этом бой, конечно же, закончиться не мог.
Врагу пришлось какое-то время приходить в себя после удара, и я постарался как можно быстрее подняться с земли, не обращая внимания на поцарапанный щебнем бок, на который упал после прыжка. Мелким, но очень твёрдым щебнем были усыпаны все станционные пути, а ненавистный фрак, который приходилось надевать на каждый бал или приём, совсем не защищал от подобных падений.
Но и движений не сковывал, как, допустим, сюртук. Оказалось, что как раз благодаря фраку, ноги у меня действуют свободнее, чем руки.
Возможно, я был не самым слабым звеном в своём прайде, но бой с таким визави обещал быть долгим и сложным, и силы нужно было поберечь. Особенно, учитывая состояние Младшего.
Главное, не дать себя схватить. Если это произойдёт – всё может закончиться очень печально.
– Брейк!
Я надеялся, что Младший понял мой вопль и не будет снова лезть в драку, в которой у него просто нет шансов.
Ноги у меня особенные, тяжёлые, таким уж уродился, но все мои удары справа, слева, по ногам, в голову, действовали не слишком эффективно – громила защищался грамотно, постоянно уходя в глухую оборону.
«Скоро я устану» – подумал я. Слишком большая туша врага, слишком незначительны для неё мои усилия.
Нужно было придумывать что-то новое.
И вдруг, сквозь град моих ударов, пролетел ещё один – сверху. Оказывается, Младший быстро пришёл в себя и додумался прыгнуть сверху вниз, прямо на голову соперника. Пусть такую толстую шею повредить было невозможно, но от неожиданности и силы удара человек в чесучовом костюме оказался в этаком состоянии грогги, потеряв на какое-то время ориентацию.
Это было то, что нам нужно!
– Давай наш! Верхний! – рявкнул я, надеясь, что Младший меня поймёт.
Мы встали бок о бок и одновременно нанесли удар ногами с разворота, один левой, другой правой, с двух сторон – прямо под правое и левое ухо громиле, забывшему защищаться.
Что-то хрустнуло, изо рта оппонента брызнула кровь, и гигант грузно упал на одно колено.
Но, видимо, его жизненная сила была так велика, что он тут же поднялся, чуть пошатываясь, но норовя снова пустить в ход кулаки.
Это было неожиданностью для меня – любой человек, познакомившийся с нашим приёмом, терял не просто дар речи и половину зубов, но приобретал при этом гарантированный перелом нижней, а то и верхней челюсти, что вело не просто к грогги, а к нокауту на всю оставшуюся жизнь.
Ни один лекарь, даже в Дорфентоге, не взялся бы лечить такого пациента.
– Давай нижний!
– Нет, не убивай! Положи!
Я понял истошный крик Младшего.
Наш коронный приём, который мог лишить громилу обеих ног, применять не следовало, он нужен был живым. Сделать это было труднее, чем сказать, но попробовать стоило.
Мой кувырок под ноги громиле был бы достоин золотой медали «Атлетического клуба» в Зюльцене, если бы его могли засвидетельствовать тамошние рефери.
«Не убивай его!»
Что ж, буду стараться, но обещать не могу.
Я оказался лежащим на спине, прямо около ног нашего врага, и мои великолепные туфли с матерчатым верхом, служившие почитай уже лет пять, вдруг разорвались в клочья, и из них выскочил предмет моей гордости и моё проклятие – когти! Острейшие когти, словно лезвия, длиной в две ладони, способные не просто оцарапать, а отрезать ноги тому, кто, недоглядев, попытается пройти мимо.
«Не убивай…»
Хорошо… Перед моим взором предстали две ноги, полощущие чесучовыми штанинами… я не буду убивать.
Мои правая и левая нога, оснащённые великолепными когтями, скрестились на правой ноге громилы.
Это был капкан, из которого обычный человек не смог бы вырваться никак. Никоим образом. Только, если бы, как дикий зверь, отгрыз бы себе конечность.
– Кладём!
Я снова увидел, что Младший взвивается в воздух, обрушивая на голову врага весь вес своего тела.
Но тут произошло что-то совсем неожиданное – та нога соперника, которую я сжимал в своих когтях, резко истончилась, левая нога исчезла вообще, уйдя куда-то вглубь его тела.
Я потерял дар речи и потерял ногу громилы из захвата даже не успев уследить, как это произошло.
Раздалось шипение, словно два паровоза одновременно выпускали пар, и я, не успев ничего сообразить, получил неожиданный и сильный удар концом того, что ещё недавно было ногами чесучового. Отлетел в сторону и больно приложился спиной о фонарный столб. Единственный фонарный столб во всей округе!
Так сказать, «повезло».
Считать мои собственные сломанные рёбра было недосуг, потому что там, где продолжалась схватка, картина стала совсем иной.
На высоте выше любого человеческого роста качалась голова громилы, будто бы на длинной толстой шее. И эта шея ещё метров на пять извивалась, лёжа на земле, уже отдельно от чесучового костюма.
И тут только до меня дошла простая и естественная истина:
«Наг!!»
Перед нами был наг, собственной персоной. Не зря меня поначалу удивила гибкость его тела, с которой он ушёл от удара Младшего.
Наг. Может быть даже Боа, судя по его физическим качествам.
Я никогда до этого не сталкивался с нагами хотя бы потому, что они очень редко заглядывали в наши края, а их королева нашу страну не жаловала вовсе.
Говорят, что Боа и им подобные большие наги не имеют яда в своих зубах и плеваться им не умеют, и укус считают приёмом ниже своего достоинства. Но бойцы они всё же первостатейные. Хватка их тела, если им удалось обвить жертву кольцом, считается смертельной. Ещё один приём таких нагов – удар соперника головой в резком рывке, тоже ничего хорошего сопернику не сулит.
Мне повезло, что я принял на себя только хлёсткий удар кончиком его хвоста.
Единственное, что нам могло помочь – это то, что наг всё ещё находился в состоянии лёгкого нокдауна – ему было сложно как следует прицелиться в Младшего, и он рисковал промахнуться. Я же, вроде бы, уже не был для него угрозой – ножные когти из-за своей величины не давали мне двигаться быстро, да и просто подняться с земли мне было тяжеловато.
Поэтому он скорее всего решил, что на меня можно не обращать внимания и для начала разделаться с Младшим.
Нужно было опять что-то придумывать за доли секунды.
Но прежде всего, мне нужно было хотя бы встать. Для этого очень бы пригодилось какое-нибудь дерево или… или фонарный столб!
Мой учитель искусства акробатической борьбы в «Атлетическом клубе» всегда считал меня бездарем, недостойным быть приближенным к его несравненной дисциплине. Но, поскольку плата за моё обучение была высока, любезно снисходил до моего обучения.
А большего мне и не было нужно. Я понимал свою ограниченность в физическом смысле и старался не обижаться на тех, кто бабочкой порхал вокруг соперника.
Разрывая свой дорогой фрачный костюм о щебень, я раскрутился, чтобы оказаться грудью к фонарному столбу.
Легко!
Оставалось подтянуться, цепляясь за скользкое, отлакированное дождями дерево, встать на ноги и поковылять на рандеву с нагом.
Но тут у меня возникла неожиданная, яркая и шокирующая идея! Для её осуществления пришлось выпускать наружу когти рук.
Это всегда было больно, очень больно.
Материя рукавов уже и так настрадавшегося фрака и накрахмаленной рубашки под ним моментально превратились в полоски, обильно смоченные кровью.
Распарывая и творения портного, и мою собственную кожу до самых локтей, на свет показались ещё одни когти-кинжалы.
Всем потомкам тех, кто подписал Великую Хартию Свободы, всегда приходилось испытывать жестокую боль. Но большинству эта боль перепадала единственный раз в жизни. Тем же, кто решил идти по пути защитника наших родов, приходилось испытывать её постоянно.
Стараясь, чтобы боль не туманила разум, я заорал, что было силы:
– Младший, гони его сюда!! – и ударил столб когтями «под корень».
Старое сухое дерево поддалось не сразу, когти застревали, если ударить неверно, но я вытаскивал их и снова, и снова долбил.
Наконец столб, с прикреплёнными к нему проводами, дававшими фонарю электричество, накренился. Встать с его помощью стало сложнее, но не зря же я посещал «Атлетический клуб» в городе Зюльцен!
Мне пришла идея использовать этот столб в качестве дубины. Без разницы на какую часть тела нага опустится эта дубина, если всё сделать правильно – победа обеспечена. Пусть Боа останется не совсем целым и не очень здоровым, главное, чтобы остался жив.
Электрические провода были слишком натянуты, чтобы можно было действовать, поэтому, мне пришлось, прижав столб к груди и вопя: «Сюда! Сюда!», неуклюже прыгать, теряя остатки обуви, в сторону ворот депо, пока провода не провисли достаточно.
Конечно, я бы мог положить столб на землю и обрезать эти металлические жилы когтями.
Но мы с электричеством были по разные стороны баррикад после того, как я, по своей глупости и самоуверенной юности, решился повторить эксперимент старинных учёных – запустить воздушного змея в грозовую тучу. Не все те учёные остались живы после такого опыта, но я выжил, хотя тело с тех пор и носило след от удара молнией.
Повторять этот опыт сейчас мне совсем не хотелось, хотя меня убеждали, что металл проводов, обёрнутый в просмолённую бумагу, в большинстве случаев безопасен.
Вот это самое: «В большинстве случаев», заставляло меня прыгать ещё осторожнее и следить за тем, чтобы провода не перекручивались между собой.
Поглощённый этими занятиями я упустил из виду то, что творилось на поле боя, и всё это время про себя умолял Младшего не делать глупостей и надеялся, что он догадается не лезть в атаку, и вместо того, чтобы пытаться самому ударить гигантскую колбасу с человеческой головой, будет только уходить от ударов противника.
И уходить в мою сторону – под защиту фонарной дубины.
Когда мне удалось наконец-то оглянуться, оказалось, что Младший совсем недалеко. Каким образом он понял мой замысел и успел подтянуть сюда нага, для меня так и осталось загадкой.
Но наш оппонент рассвирепел не на шутку. Придя в себя, он превратился в жуткий таран, всеми силами старающийся поквитаться с нами.
И с Младшим – в первую голову. В прямом смысле этого слова. Боа бросался чуть ли не на всю длину своего могучего тела, пытаясь попасть в Младшего, и того спасала только быстрота реакции.
Поднимать мою импровизированную дубину было ещё рано, наг должен был попасть в довольно узкую полосу вокруг меня и, желательно, в лежачем положении – от удара в лоб он бы уклонился довольно легко, наги славились прекрасной реакцией и почти мгновенными движениями.
Но всё пошло не совсем так, как я рассчитывал.
Младший сделал очередной рывок в сторону, уходя от удара, потом ещё один, ещё, и оказался у меня за спиной. А я, в тот же момент оказался лицом к лицу с противником.
Не самая выгодная для меня и моего оружия позиция.
Наверное, Боа решил, что я таким образом пытаюсь спрятаться за столбом, словно маленький ребёнок, пытающийся укрыться за черенком метлы, играя в прятки. На его лице появилась ухмылка, он отпрянул, свиваясь полукольцами, пригнул голову к земле, и вдруг, в мгновение ока ринулся в нашу сторону.
Я не успел даже приподнять мой столб-дубину, насколько быстро всё это случилось. Но Боа, если это был Боа, тоже кое-чего не рассчитал.
Нижний конец столба, тот, куда пришёлся удар головой, подбросил меня в воздух, словно цыплёнка, верхний же его конец с размаху опустился на самый кончик хвоста нага.
Раздался хлопок, потом треск, засверкали искры, и даже, рушась на землю с приличной высоты, я почувствовал, что в мой нос ударил запах палёной кожи.
Этот запах мне никогда в жизни не удастся спутать ни с чем, даже при очень большом желании – именно так пах мой шрам на теле и ступни ног, после того как через меня прошла молния.
Свет фонаря погас, окутывая сумерками наше ристалище.
Перед воротами депо, на считанные доли секунды разлилась тишина, постепенно разрываемая в клочья грохотом офицерских сапог, усердным сопением и тяжкими вздохами приближающейся группы «запыхавшихся офицеров».
Бежать им от старого перрона до нашей свалки тел было недалеко, но они успели сюда только сейчас, как говорят на балах: «К разбору головных уборов».
Видимо, вся наша схватка длилась не многим более двух минут, хотя мне она показалась мучительно долгой.
– Осторожно! – Я не сразу понял, что это звучит мой собственный голос, настолько он был хрипл и еле слышен. – Здесь электричество…
Топот множества ног стал стихать – «офицеры» начали осторожно приближаться к нам, видимо зная, что такое «электричество» и как оно умеет распространяться по земле.
Я тоже это прекрасно знал, поэтому сперва, прежде чем встать, внимательно оглядел пространство перед собою.
Мне посчастливилось, на сей раз без кавычек, упасть не на столб, не на провода, а рядом с ними. Рядом с ними и их жертвой – жертвой сильного удара током.
Наг лежал без движения, но дышал, дышал трудно, со всхлипами, и постепенно возвращался в свою человеческую форму. Ничего необычного теперь в нём не было – здоровенный обнажённый мужчина, обыкновенный, если так можно выразиться.
Столб, так и не ставший дубиной, лежал рядом, с разбитой вдребезги лампой фонаря.
Я почему-то был уверен, что электричество больше не поступает в провода, видимо, где-то что-то сломалось на линии, но встать с земли было всё равно страшновато.
В поле моего зрения возникли ноги Младшего. Он с лёгкостью поднял злосчастный столб и, стараясь никого не задеть волочащимися проводами, отнёс его подальше.
Наконец-то я смог сесть, окружённый множеством ног почтенной публики, явившейся на наше театральное представление под самый занавес, и удивиться про себя – сколько же в нашей сегодняшней маленькой пьесе фигурировало ног! Её можно было бы назвать «Много ног и один чревоходящий».
Где-то около меня заскрипели оковы, зазвенели цепи кандалов, затем раздался суровый голос одного из «офицеров»:
– Господин Ниер, вы обвиняетесь в попытке покушения на жизни многих людей.
В ответ раздалось тихо и шепеляво, видимо мы с Младшим всё-таки повредили нагу челюсть:
– Попробуйте доказать…
– Докажем, не впервой, – уверенно произнёс тот же суровый голос.
Бывшего чесучового, а теперь абсолютно голого громилу поставили на ноги и куда-то поволокли.
Передо мной снова возник Младший – присел около меня на корточки, и, наконец-то, первый раз за этот вечер, взглянул в глаза:
– Ты как, брат?
Мы с Младшим не были братьями по крови, и даже наш отец был вовсе нам не родственником, но в эту самую секунду слово «брат» показалось мне лучшим словом на свете!
Улыбнуться в ответ мне удалось легко. Не знаю, насколько кривой была моя улыбка, но я в тот же миг простил Младшему всю его прежнюю холодность и отчуждённость.
– Могло быть и хуже. Это был Боа?
Младший тоже улыбнулся, совсем по-взрослому:
– Не просто Боа… Но сейчас нам некогда это обсуждать. Поезд близко. Нужно спрятать тебя, пока народ не разойдётся. Ты же весь в крови и… в когтях. – Младший снова улыбнулся, на этот раз вполне сочувственно.
И только тут мой слух дал мне понять, что экспресс «Дорфентог-Ковинлинн-Зюльцен» уже приближается к нашей станции.
– Да. Дойти до дома я точно не успею.
Но в глазах Младшего блеснул огонёк. Тот самый, что предвещал когда-то очередную шалость:
– И не нужно! Ворота в депо рядом. Идём туда, там что-нибудь придумаем, да и темноты дождёмся.
Двое огромных въездных ворот с полукруглыми арками наверху были действительно совсем рядом, и дойти до них, казалось бы, было делом плёвым, если бы не одно препятствие. Точнее – целых два.
По воскресным дням, когда срочных работ в депо не было, как сегодня, левые ворота запирались изнутри на тяжёлый железный засов, а правые – закрывались станционным смотрителем на огромный замок, и проникнуть внутрь не представлялось возможным.
Я представил себе, как ломаю когти, взбираясь по стене из красного кирпича до окон депо, расположенных под самой крышей, и покачал головой:
– Вряд ли мы попадём туда сегодня. Лучше уж доковылять до Угольного двора.
Но и подобная перспектива мне совсем не улыбалась – для того, чтобы спрятаться за высоким забором, окружающим двор с углём и дровами для локомотивов, пришлось бы пересечь ещё три тупиковых рельсовых пути. Потом обогнуть водозаливную колонну и угольную башню, со стоящим рядом с ними паровым краном для погрузки угля, и только тогда попасть на угольный двор.
– Меня учили, что человеческие привычки – вещь незыблемая, – хитро улыбнулся Младший, – и, если старый Бэла всё ещё работает смотрителем, я знаю, где он прячет свой ключ.
Он поднялся на ноги, повернулся лицом к воротам, собираясь отправиться на поиски ключа, но вдруг застыл в странной позе, словно собирался сделать шаг вперёд, но оказался пригвождён к месту. Затем, резко снова развернулся ко мне. Его палец был плотно прижат к губам, а на лице застыло удивлённое выражение.
Из-за его фигуры мне были не видны ворота депо, но я догадался, что там – у ворот, происходит что-то важное, и даже из ряда вон выходящее.
Наконец, Младший еле слышно прошептал:
– Замка нет. И ворота приоткрыты.
Это и впрямь было неожиданно.
Такого не могло быть по определению! Все в округе знали, что наш Бэла дорожит своим местом до дрожи в коленках и до холодного пота на лбу!
И чтобы наш станционный смотритель, забыл запереть ремонтное депо, когда там нет рабочих, этого не могло случиться никогда и ни при каких обстоятельствах. Только, если бы старик взял и переселился в мир иной. Да и то, об этом мы бы узнали моментально – он со своей Мартой жил во флигеле нашего особняка-вокзала.
– Тебе лучше пока спрятаться в кустах, – снова прошептал Младший одними губами.
Даже с учётом того, что это было произнесено очень тихим шёпотом, серьёзное выражение его лица говорило о том, что это, скорее, приказ, чем просьба.
Но Младший не имел никакого права приказывать мне – Старшему.
Поэтому, когда он осторожным шагом направился в сторону депо, я тут же понял, что нужно делать.
Поистине – нынешний вечер был богат на озарения!
Я быстро стряхнул с себя фрак, оставшись только в жилете и рубашке под ним. Руинами рубашки, если быть точнее. Теперь она больше напоминала жабо, которое любило надевать под фрак предыдущее поколение.
Драному фраку, побывавшему в переделке, рукава ни к чему. Особенно, рукава, распоротые на удобные завязки. Взмах–другой когтей и рукава отделились от своего основания. Плохая замена обуви, но сойдёт на время.
Ещё несколько мгновений ушла на то, чтобы уложить ножные когти на место, в сложенное состояние, операция довольно трудная и не очень приятная, и вставить ступни в бывшие рукава, а теперь нечто вроде чулок.
Времени у нас оставалось совсем мало: уже почти перестало звучать «Ш-ш-х-х, ш-ш-х-х!» пара, выпускаемого клапанами цилиндров паровоза, медленнее стучали колёса на стыках рельс.
Ещё немного, и прозвучит паровозный гудок, поезд подойдёт к платформе, и меня заметят из окон вагонов любопытствующие пассажиры. Я буду для них, как одинокое дерево в открытом поле.
Лезть в густые, очень колючие кусты жимолости и терновника под стеной здания депо я, конечно, не собирался. Проверил, как держится новая «обувь» на ногах и ринулся вслед за Младшим.
Бежать по щебню было не слишком комфортно, поэтому пришлось пропрыгать весь путь по грязным от пахучего креозота шпалам. Мои «фраковые» чулки моментально испачкались, но мне было уже всё равно.
Если уж пропал фрак, пропадай и рукава. Нагоняй от отца за испорченную одежду я получу в полной мере.
Стараясь не скрипнуть воротами, я протиснулся внутрь. Задача для меня не из лёгких – ворота оказались приоткрыты совсем немного, даже Младшему было пролезть трудновато.
Всё здесь было, как обычно бывает в пустом, неработающем депо: вдоль стен, за металлическими ажурными колоннами – рабочие столы и верстаки, вперемешку с бочками масла, вёдрами и огромными маслёнками; слева – длинная яма между рельс, для обслуживания паровоза снизу; справа – точно такая же яма, над которой торжественно застыл старенький паровоз «Йюхедж», с открытой кабиной машиниста. Произведение самого Гьёрги Сигля, опустившийся сейчас до роли служебного – в основном, для подвоза угля и дров.
А надо всем этим великолепием, почти у самых толстенных прокопчённых дубовых балок светового фонаря в коньке крыши, высилась огромная, выгнутая, словно металлическая рыба, вся в заклёпках, будто океанский пароход, широкая поперечина мостового крана, работающего на электричестве – гордость Ковинлинна!
Не каждое железнодорожное депо могло похвастаться наличием такой новинки от Людвига Штукенхольца. Это был подарок от наших соседей, союзников по Тройному Союзу.
Мне было плохо видно, что происходит в практически сплошной темноте этого огромного пространства, в котором могли одновременно ремонтироваться целых два паровоза. Вечерний свет за стеклом конькового фонаря, протянувшегося на всю длину помещения освещал лишь сам себя. Было бы у меня ночное зрение, как у некоторых наших друзей, было бы гораздо легче. Но, все мои преимущества сосредоточились у меня в ногах и когтях.
И всё же, под крановой балкой я с трудом разглядел фигуру Младшего, в непонятной позе. Застывшего, словно статуя с поднятой правой рукой. Будто предупреждал о чём-то.
Чтобы получше разглядеть, что он там делает, я непроизвольно двинулся вперёд, как вдруг вокруг Младшего стало светлее.
Сначала я подумал, что мне это привиделось, такое бывает, когда идёшь ночью по дороге, и в свете звёзд дорога кажется светлее окружающего пространства. Но потом до меня дошло, что воздух вокруг Младшего и вправду становится гуще и наливается оранжевым сиянием. Очень скоро мне даже удалось рассмотреть поднятый к потолку указательный палец на его правой руке. Этакий «указующий перст»!
Я машинально поднял голову, но ничего кроме нижней части кранового моста не увидел. Но зато услышал кое-что.
Я уже говорил, что слух у меня отличный. И вот этим самым слухом я внезапно уловил старательно сдерживаемое, еле слышное дыхание и такое же, очень тихое, шипение. Словно лёгкий ветерок пытается дуть сквозь неплотно закрытое окно.
От оранжевого свечения воздух явно становился теплее – это тепло я почувствовал даже на расстоянии нескольких шагов. И это оранжевое свечение что-то мне напоминало.
Очень сильно что-то напоминало, но что?
Догадка, словно вспышка молнии, промелькнула в моей голове – ну конечно же! Цвет сияния вокруг фигуры Младшего в точности напоминал то самое зарево от взрыва паровоза, что засело в моей памяти навсегда!
Я должен был прекратить всё это немедленно. Но как?
Сам не понимая, что делаю, я одним прыжком миновал тендер «Йюхеджа», заскочил на его место машиниста, потом на паровой котёл, радуясь, что моих шагов, лишённых тяжёлой обуви, на слышно.
До верхней части крана было ещё очень высоко, но мой разгон не позволял мне остановиться и придумать, хоть что-нибудь! Передо мной высилась только огромная конусообразная дымовая труба старого, доброго «Йюхеджа».
К сожалению, никаких других «ступенек» для меня заранее не приготовили. Но выдержит ли она мой порыв взлететь к куполу этого своеобразного цирка, каким вдруг стало депо Ковинлинна, я не знал.
Толчок! Что-то подо мной противно заскрежетало, возможно даже отвалилось, но я, потеряв добрую четверть силы своего взлёта, смог-таки зацепиться когтями рук за верхнюю часть рыбы-балки мостового крана.
Над моей головой раздался пронзительный вскрик, как будто я зацепил когтем чьё-то тело, затем полузадушенный вопль, когда это тело летело вниз с противоположной от меня стороны, прямо на железнодорожные пути.
Оранжевое свечение погасло, несколько мгновений подо мной были слышны звуки какой-то возни, потом всё стихло.
Мне тоже нужно было спускаться каким-то образом вниз. Но спрыгивать с такой высоты в темноту показалось безумием.
Упасть в смотровую яму, означало – не собрать потом костей. Залезать на саму балку крана тоже не хотелось – расстояние до земли только увеличилось бы, и вряд ли мне хватило бы духу пройти по ней в темноте.
Цокая когтями по балке и чуть не тыкаясь губами в многочисленные заклёпки на её поверхности, я направился, как был – в висячем положении, на правую сторону крана, где он был чуть поуже, а значит, чуть пониже.
На моё счастье, кран был остановлен рядом с ажурной колонной, одной из тех, что подпирали рельсы-мосты, по которым двигался кран, и мне удалось нащупать её ногами.
Чертыхаясь про себя, потому что когти, мешая пальцам, норовили застрять между железными полосками, из которых были склёпаны колонны, я спустился вниз.
Моё запалённое дыхание мешало мне расслышать то, что творилось вокруг, но из темноты вдруг раздался голос младшего:
– Старший! Старший! Открой пошире ворота, кажется, на улице ещё не совсем стемнело.
Голос звучал сдавленно, тихо и как будто откуда-то снизу, словно Младший стоял в смотровой яме.
Спеша выполнить его просьбу, я на ощупь двинулся к воротам, стараясь идти вдоль нашего легендарного угольщика, чтобы не упасть в ту же яму.
Открывать огромные створки всегда было тяжело в одиночку, даже несмотря на хорошо смазанные петли, ведь сами петли весили чуть ли не половину веса ворот. Тем более, что, открывая огромную створку, мне нужно было постараться не попадаться на глаза публике, уже выходившей из вагонов экспресса «Дорфентог-Ковинлинн-Зюльцен».
Но в депо, у самого входа, и впрямь стало светлее, так что мои старания оказались не напрасными.
-Помоги!
Оказалось, что Младший стоит на коленях около распростёртого на шпалах тела, а вовсе не в яме.
– Ему повезло, что упал прямо на меня, да ещё в форме нага. Вроде бы жив, но, по-моему, у него идёт кровь.
– Возможно, я зацепил его когтем, когда прыгал на кран.
Мне было нисколько не жаль упавшего, и пока я открывал ворота, я начал догадываться, кто был виновен в появлении оранжевого света вокруг Младшего. Рассказы о людях, владеющих некоторыми необычными способностями – телепатах, с недавних пор стали очень популярны в собраниях и на балах.
Я подошёл к тому месту, где лежал наг, подхватил на руки тщедушное тельце, стараясь больше не задевать его когтями, отнёс поближе к выходу и тут только рассмотрел нашу добычу, по телосложению резко контрастировавшую с предыдущей.
К моему удивлению, это оказался подросток, почти ещё ребёнок, лет двенадцати, а то и младше. Бледная тонкая, почти синюшная кожа, курносый нос, рыжие волосы. Впрочем, для всех обладателей чёрных шевелюр, любые светлые волосы кажутся рыжими.
Рана на боку мальчика оказалась совсем не серьёзной. Так – лёгкая царапина. Странно, что он до сих пор не пришёл в себя, будто просто спал – дыхание ровное, ресницы не трепещут, как у людей пытающихся прикинуться спящими.
Около самых ворот я сгрузил свою ношу на тёплые после солнечного дня шпалы, обернулся посмотреть, как там Младший?
Судя по тяжёлому дыханию у себя за спиной, я был готов к тому, что он чувствует себя не слишком хорошо после всех этих перипетий, но его вид и движения вызывали неподдельную тревогу. Младший выходил из тьмы депо растирая на ходу грудь и волоча ноги, как немощный старик.
Я уже готов был броситься к нему и поддержать, но меня остановил его окрик:
– Нет-нет! Следи за ним! Если он ускользнёт, поймать его будет очень трудно.
Я послушно присел на гладкий холодный рельс и уставился на белеющее в лёгком сумраке тело. Ускользнуть от меня этому мальчишке вряд ли удастся -я снова в форме, хоть и не в полной. Рукава фрака, пошитого из отличного шерстяного полотна, пока держались молодцом… на ногах держались тоже.
– Давай посидим немного. Отдохнём.
Я, в общем, был не против. Все сегодняшние прыжки и драки отняли сил довольно прилично.
Младший с трудом опустился рядом на шпалы, облокотился на рельс с противоположной от меня стороны:
– Я так и думал, что это ребёнок. Но свалился он на меня, как хорошее бревно. Но хоть не разбил себе голову о какое-нибудь железо.
Мы немного помолчали, рассматривая «хорошее бревно».
На самом деле – ничего необычного, мальчик, как мальчик – в городе таких десяток на каждый квартал. Если не знать его природу – ни за что не догадаешься, что это наг.
– Что с ним?
– Не знаю… дышит, это уже хорошо. Никто даже не подозревал, что Боа не один. И что вот этот и есть виновник всего нашего торжества.
Где-то невдалеке послышалось сердитое сопение, и через несколько мгновений в створе ворот показалась высокая тень:
– Где вы пропадаете, молодые люди?
«Офицер», тот самый, что разговаривал с отцом в зале, был явно рассержен.
– Что это? – его указательный палец был направлен себе под ноги, в то место, где распростёрлась маленькая фигура.
– А это, господин Хорн, и есть тот, за кем мы сегодня гонялись. Главный игрок во всей этой кутерьме, – голос Младшего всё ещё звучал трудно, видимо удар был на самом деле сильным.
– Он жив?
– Несомненно. Но он упал на меня с достаточной высоты, чтобы потерять сознание, хотя должен был прийти в себя уже давно.
– Хорошо. – Господин Хорн критически оглядел меня и мои когти на руках, посмотрел на Младшего, всё ещё держащегося за грудь, – Ждите здесь.
Не прошло и минуты, как Хорн снова вернулся, держа в руках одежду из чесучи, уже очень хорошо нам знакомую. Завернул мальчишку в просторный пиджак господина Ниера, взвалил на плечо.
– Итак, господа, долго ли вы намерены остужать ваши задницы, сидя на холодных рельсах?
Младший снова потёр рукой пострадавшую грудь, на этот раз демонстративно:
– Мы побудем тут ещё некоторое время. Я должен прийти в себя, да и брату понадобится на это некоторое время.
– Что ж… оставлю вас на это «некоторое время». И всё же, постарайтесь, чтобы оно не затянулось надолго.
Скрипнули хорошо смазанные щёгольские сапоги, и мы с Младшим остались одни.
– Ты можешь мне объяснить, что происходит? Всё это крепко пахнет каким-то заговором. И ещё – какой-то телепатией. – я увидел, как Младший на последнем моём слове неожиданно вздрогнул. – От этого оранжевого свечения веяло теплом. Что это такое?
Младший с трудом рассмеялся, приходя в себя:
– Теплом? Ты не представляешь себе, каково было внутри! Я думал, что пуговицы сейчас расплавятся, – он глубоко вздохнул, словно собираясь нырнуть в холодную воду. – Знаешь, я хотел бы извиниться перед тобой.
– Извиниться за что?
Сегодняшняя холодная отчуждённость Младшего мной была давным-давно похоронена и забыта. Поэтому мне стало слегка не по себе от подобных слов.
– Ну… понимаешь…- начал Младший слегка запинаясь, – никто пока не знает, что за чудеса вытворяют наги, и как они это делают? Ни я не знаю, ни капрал и его люди. Никто, кроме самих нагов.
– Его люди? То есть, себя ты к ним не относишь? Тогда кто они? Я вообще-то думал, что, судя по важному виду, этот капрал носит звание не меньше оберст-лейтенантского.
Младший снова рассмеялся, на этот раз невесело:
– Знаешь, существуют государственные службы, в которых звание капрала приравнено к званию обер-лейтенанта. А командует этой службой человек в звании майора. Что практически равно генерал-майору.
Я только в недоумении покачал головой. Всё это и впрямь звучало необычно для меня – с такими чудесами я ещё не сталкивался.
– Что же это за службы такие?
– Этого я тебе сказать не могу, – помотал головой Младший и потом продолжил, глядя куда-то в сторону. – Но наги к телепатии не имеют никакого отношения. Можно даже сказать, что они к ней совсем глухи. Я только сейчас это понял.
Настала моя очередь усмехнуться:
– И как же ты это понял?
Младший поднял голову, посмотрел мне в глаза долго и пристально, словно пытаясь увидеть в них то, что ему очень хотелось бы увидеть.
Потом вздохнул и заговорил снова:
– Ты слышал когда-нибудь о сэре Фредерике Майерсе?
– Ха! Естественно! Некоторые великосветские дамы готовы цитировать наизусть его стихи, даже не понимая его языка.
– Но ты же знаешь, что он не только стихи пишет?
– Ну конечно! – воскликнул я, – Мне все уши прожужжали про телепатию, которую он изучает. Если подойти к любому столику под конец бала, обязательно что-нибудь эдакое услышишь.
– Ну так вот… – Младший снова сделал долгую паузу, как будто не решаясь говорить, – Я целых три года, целых три проклятых года участвовал в его опытах.
– Но…
– Да, у меня есть… врождённые способности к телепатии и гипнозу. Поэтому-то я и хочу извиниться, я ведь… управлял тобой.
Я в свою очередь внимательно взглянул на Младшего, чтобы убедиться, что он не сошёл с ума, стоя в оранжевом свечении нага.
– Что значит… «управлял»?
– Ну, то есть передавал тебе свои мысли и желания. То, что ты делал сегодня будто бы не думая, это были мои… так сказать «пожелания». Не могу сказать точнее, как это происходит. Но… это не так, как дёргают марионетку за верёвочки. Мне нужно было только внушить тебе, что нужно сделать. Остальное ты делал сам.
От всех этих признаний у меня из головы исчезли все мысли до единой.
Строго говоря, я не понимал, как мне всё это воспринимать? Младший говорил серьёзно, обдумывая каждое слово. Но весь наш диалог напоминал какой-то странный разговор в клинике для умалишённых.
– Подожди. Ты этому всему от Майерса научился?
Младший снова взглянул на меня, на этот раз совсем уж виновато.
– Нет, – снова глубокий вздох, — это у меня ещё с детства. Ну… тобой управлять я научился быстро. Это оказалось так просто… Ты всегда выполнял мои просьбы…
– Ну, конечно! – снова воскликнул я, – я не мог тебе отказать ни в чём, я же твой Старший… брат…
Младший сел, обхватил руками колени и спрятал в них лицо. Голос его зазвучал глухо:
– Ты знаешь, я тоже иногда думаю, что всё это моя выдумка, что никаких способностей у меня нет. Что сэр Майерс всё это придумал… Но… – он рывком вынырнул из омута собственных коленок, – но отец же что-то такое почувствовал, когда я рискнул и над ним ставить опыты! Поэтому он и отослал меня к господину Фредерику.
– Отец – это такая загадочная пропасть, в которой не видно дна. И никогда не знаешь, что выскочит оттуда, кнут или пряник. Но, насколько я знаю, ему, как и всем остальным, были интересны опыты Майерса с телепатией. Подозреваю, что он знал и о способностях нагов?
– Знал… конечно… Точнее – подозревал. С того самого дня, когда на перегоне взорвался паровоз.
– Надо же. Я только сегодня, прямо перед тем, как увидел зарево над лесом, вспоминал этот случай.
Младший снова посмотрел на меня виновато, и опять уткнул лицо в колени:
– Извини…
— Так это тоже была твоя… телепатия?
– Угу.
Я и в самом деле почувствовал себя марионеткой, механической куклой Жаке Дроза. Это было и обидно, и немного больно, ведь копались-то не в чьей-то чужой голове, а в моей собственной.
– А давай, ты больше не будешь на мне эти свои способности использовать? Ведь всё же уже закончилось. Наги пойманы, живые, целых две штуки.
– Я… я постараюсь.
Это был не совсем тот ответ, который мне был нужен.
Кожа на моих руках до сих пор кровоточила. Нужно было убрать когти на место и чем-нибудь обмотать запястья.
Заживление всегда проходило медленно и болезненно. Особенно, когда приходилось отдирать присохшие бинты от ран. Было бы гораздо легче, если бы эти лезвия выскакивали бы из кончиков пальцев или, скажем, из костяшек, когда сжимаешь кулак. Но нет, природа распорядилась иначе – лезвия крепились к запястью и выскакивали, как складной нож из предплечья. И убирать их нужно было туда же – под кожу, и ждать, пока раны на коже зарастут.
Или ходить с когтями наперевес, пугая прохожих…но, этого бы отец не допустил, конечно…
Оторвав остатки рукавов от рубашки, я принялся сосредоточенно обматывать ими предплечья.
– Нет, честное слово, я буду стараться! На тебя очень легко воздействовать, а я к этому привык с детства. Давай так – если я случайно на тебя, – Младший помолчал, подбирая слово, – … повоздействую, я тут же тебе скажу и извинюсь. Согласен?
– Ну, хорошо.
Не знаю уж, на самом деле я сам согласился с подобным предложением или это опять была телепатия и гипноз, но мне стало легче.
– Брат?
– Конечно, брат, – в этом-то я не сомневался ни секунды.
– Тогда, пойдем домой. Пассажиры, наверное, уже все разошлись. Да и господин капрал нас заждался.
– Нас?
– Да. Боюсь, он намерен сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.
Вначале я немного оторопел от таких слов, но потом усмехнулся.
На свете не существовало таких предложений, касательно меня, которые заставили бы отца поступиться своей охраной.
12/30/2024