Библиотека почти завершённого

Авторский сайт Roman ( romandc ) Dry

Страница: Артефакт Конкрума; Глава 13

Назад к Главе 12

 

– Значит, вы всё это время лгали мне, отец?!

Элиза стояла в королевском кабинете, как раз на том самом месте, где ещё недавно стоял её брат.

Похоже, уже само это расположение собеседника не сулило Людвигу Четвёртому ничего хорошего от разговора. Даже сам факт неожиданного появления сына, а потом и довольно предсказуемого появления дочери в королевском кабинете, означал для Людвига конец спокойной жизни и начало неприятностей пополам с треволнениями.

Король был полностью уверен, что Сигурд обязательно захочет увидеться с Элизабет. Это было бы вполне естественным желанием брата – повидать сестру, с которой не встречался долгие годы.

Но! Если вспомнить всё сказанное сыном во время его краткого посещения королевского кабинета, если учесть настроение наследного принца, то легко можно было предположить, что, после его визита к сестре, последующая беседа с дочерью окажется для Людвига не слишком приятной.

Так оно и случилось.

Хотя, когда беседа начиналась, Элиза выглядела внешне абсолютно спокойной. Её выдавал только слегка прерывистый голос и чуть порозовевшие щёки.

Поначалу, всё шло довольно-таки мирно, хотя и чувствовалось, что принцесса на грани нервного срыва. Король даже начал надеяться, что ему не придётся прибегать к воспитательным мерам, и всё обойдётся малой кровью.

Не обошлось.

Мало-помалу, в течении этого, тягостного для обоих, разговора, глаза Элизы постепенно наполнялись слезами и какой-то отчаянной яростью! А её отцу, требовалось всё больше и больше усилий, чтобы держать себя в руках.

Людвиг Четвёртый давно был готов к такому повороту событий и держал наготове подходящие доводы и успокаивающие слова. Но упрямство дочери, и то, что он почитал обычной женской истерикой, его не радовали совсем.

Королю требовалось немало усилий, чтобы не повышать голос. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что тот, кто доказывает криком, не доказывает ничего!

С королевской точки зрения, их спор с Элизой был абсолютно бессмысленным. Ведь ни он, ни она не могли изменить ничего, даже если бы сильно этого захотели.

Но принцесса пребывала в таком состоянии, что вряд ли слышала хоть какие-то разумные доводы. И Людвигу Четвёртому ничего не оставалось, как держать активную оборону:

– Не лгал! Просто не говорил всего, что знаю. А это – разные вещи, ты не находишь?

– Зато вы много говорили на ваших уроках об обязанностях принцесс! И только теперь я узнаю, что всё это не относилось ко мне! А значит, это тоже была ложь!

– Но ведь тебе было интересно!

– Интересно?! Почему вы ни разу не сказали мне?! Ни единого слова! Ни единого намёка!!

– Ну, это просто. София просила до поры до времени не говорить тебе, что готовит из тебя новую колдунью. Зачем это ей понадобилось, я не знаю. Я думал, она сама хочет тебе всё рассказать.

– Но рассказать об этом, была ваша прямая обязанность, как отца! – принцесса с силой топнула ногой по дубовому расписному полу королевского кабинета.

Звук от удара деревянным башмаком, по сухим звенящим плахам, получился настолько громким, что у часового, стоящего внизу, под окном, от неожиданности выпала из рук алебарда.

– Боюсь, ты не много знаешь о моих обязанностях! – Людвиг чуть-чуть возвысил голос. – Главная моя обязанность – это сохранение в целостности королевства Рёгланд! Ну… и забота о мирном его процветании… Вот мои обязанности, которые я должен выполнять в первую очередь!

– А как же ваша дочь?! Неужели вам всё равно? – Элиза уже начинала срываться на крик. Но королю необходимо было закончить этот, начатый не им, тяжёлый разговор. Хотя бы для того, чтобы потом к нему не возвращаться:

– Если ты сядешь и успокоишься…

Элиза упрямо мотнула головой.

– Хорошо, тогда слушай стоя! Слушай правду, хоть она и горька, как и всякая правда.

Король нервно бросил на стол стило, которое крутил в пальцах на протяжении всего разговора. Откинулся на спинку своего королевского кресла и сложил руки на груди. Он всегда умел выглядеть величественно. Даже сидя.

– Может быть, мне и надо было бы объяснить тебе это раньше, но даже и теперь, я не уверен, что ты поймёшь всё, что я собираюсь тебе сказать!

Королевская власть…Моя власть, – глаза его торжественно вспыхнули, когда он произносил это слово, – здесь, на Архипелаге не всеобъемлюща! И не вечна. Любой из конунгов, спит и видит себя всевластным владетелем всего Архипелага! Любой из коггеров уверен, что, при случае, способен завладеть всеми островами государства разом!

Единственное, что скрепляет королевство Рёгланд, как железные обручи бочку – это София. Сестра огня, Государственная Колдунья, называй её, как хочешь. Вспомни историю своего предка – сумасшедшего Атаульфа, чуть было не погубившего нашу династию! Вся его сила и слава рухнули моментально! Никакая армия, никакие законы не спасли тогда королевство, и не спасут, если колдуньи не станет! Нашу страну скрепляет лишь страх! Страх перед ней – Повелительницей огня!

Людвиг Четвёртый сделал краткую паузу, чтобы немного отдышаться после такой длинной речи, но поторопился продолжить, чтобы не дать Элизе вставить слово:

– И вот сейчас, когда София… уходит, мы стоим на самом краю, отделяющем мир в нашей стране от войны. Братоубийственной войны! Войны каждого с каждым и всех против всех. И у нас есть лишь одна надежда – это ты, Элизабет!

– Молчи! – вскрикнул король, видя, что принцесса пытается что-то возразить, – молчи и слушай! Мы надеемся лишь на то, что именно ты – моя дочь, станешь новой колдуньей! Ты – рождённая на Архипелаге, останешься с нами, здесь, и будешь, как София прежде, скреплять наше государство своим огненным колдовством!

Людвиг Четвёртый вновь изменил позу – опёрся обеими руками на стол и, подавшись вперёд, сверлил свою дочь взглядом, полным такого огня, которому бы позавидовала сама Государственная Колдунья.

Впрочем, на Элизу, ни этот огненный взгляд, ни величественные позы, ни пылкая королевская речь, не произвели никакого впечатления.

По её лицу по-прежнему текли слезы, и голос перехватывало от рыданий:

– И всё равно, вы лгали мне! Лгали! Лгали! – каждую фразу она выкрикивала, изо всех сил ударяя ногой в пол. – Откуда я знаю, может быть, вы и сейчас мне лжёте!

Она вдруг осеклась.

Глаза девочки сначала остекленели, словно она пыталась прислушаться к чему-то внутри себя, затем округлились, и в них промелькнуло выражение какого-то странного ужаса!

И, не сказав больше ни слова, принцесса опрометью выбежала из кабинета.

– Элиза! – окрик короля повис в воздухе. Тщетно. Дочери и след простыл.

Король пожал плечами в недоумении. Но у него не возникло никакого желания гоняться за взбалмошной девчонкой по всему дому.

Вот же, удалась дочь характером не в мать, не в отца, а в проезжего молодца.

Не в мать, это уж точно!

Людвигу вспомнилась Рейна. Его Рейна!

Какой она была всегда спокойной, ровной и вежливой со всеми! И с друзьями, и с врагами. Идеальная хозяйка, идеальная жена! Почему же дочь не унаследовала такой характер от матери?

Впрочем, и характер Сигурда совсем не походил на отцовский.

Король тяжело опустился обратно в кресло, из которого привстал, зовя дочь.

Похоже, события начинали разворачиваться по какому-то, непредусмотренному им, сценарию. И главной, абсолютно непонятной для него фигурой во всей этой интриге, вдруг сделался… его собственный сын!

Сын, постоянно ускользавший из-под опеки и наблюдения. Сын, явившийся в отчий дом словно посторонний. И как раз тогда, когда до инициации Элизабет остались считанные недели, а может быть даже дни! Сын, не возвращавшийся на родину долгие годы, но, тем не менее, хорошо осведомлённый о том, что творится на Архипелаге.

И не постеснявшийся дерзко соврать родному отцу!

Упоминание Сигурдом трактира «У Гумбольдта» явилось последним и весьма неприятным сюрпризом для короля.

Людвиг Четвёртый, как никто другой, знал все трактиры и прочие «злачные» места в королевстве.

Прежде всего, благодаря излишне бурной молодости. Чего уж тут скрывать.

И ещё – согласно древнему налогу на питейные заведения, приносившему в казну немалый доход.

Шли эти деньги на нужды королевской фамилии, поэтому тщательно, далер за далером пересчитывались собственной королевской рукой. И учитывались до последнего эре!

Оттого, и в том, что такого трактира в Рёгланде не существует, а сын лжёт ему прямо в лицо, у короля не было и тени сомнений.

У короля так же не было сомнений, что Сигурд ещё принесёт ему неприятности.

До отъезда принца на Материк, ничего настораживающего в его поведении король не замечал. Скорее наоборот – Сигурд непрестанно радовал отца своим желанием вникать во все тонкости дипломатии и в военную стратегию государства. Из него, прямо на глазах, вырастал сильный воин и очередной неплохой король, как никто другой, способный встать во главе государства.

А теперь, отчуждённость сына грозила оказаться опаснейшей проблемой, из-за его видимого нежелания хоть как-нибудь наладить отношения с отцом.

Но, по мнению Людвига Четвёртого, эта проблема могла немного подождать.  Существовала гораздо более насущная задача – судьба дочери, а значит и судьба самого королевства!

Именно вокруг этой темы раскручивалась интрига, в которую, как подозревал Людвиг, был втянут и его собственный сын.

Создавалось стойкое впечатление, что именно из-за этой интриги жизнь королевского дома, в течении многих лет спокойная и размеренная, вот-вот взорвётся, словно вулкан.

Король чувствовал во всей этой сумятице какой-то подвох, чью-то игру! Но чью игру и какую, пока понять не мог, как ни старался.

Был ли это заговор лично против него – Людвига? Уж кого-кого, но своих собственных детей он не стал бы подозревать в подобном предательстве!

Что же ему оставалось думать?

Король тяжело вздохнул. И решил, что его дети просто-напросто выросли. Выросли, и, всего лишь начали предъявлять права на личную свободу.

С детьми всегда так. Отчий дом – это что-то вроде самой жестокой тюрьмы, из которой надо бежать при первой же возможности!

Людвиг Четвёртый ещё раз тяжко вздохнул и выбрался из своего великолепного резного кресла.

Королевское кресло, роскошное, мягкое, удобное, с высокой спинкой и гнутыми подлокотниками, обитое потёртой кожей красноватого оттенка, было очень древним. Оно пережило не одно поколение рода Блюмкрик!

Много-много раз за его историю, в нём менялась волосяная набивка, подновлялась позолота, заменялись рассохшиеся части, и оно продолжало служить королям верой и правдой!

Венчали королевское седалище позолоченные фигуры Морского Дракона и молодой женщины в длинном плаще, держащие герб рода – старинный кнорр с развёрнутым парусом, красующийся на лазурном щите.

С драконом было, в общем, всё понятно. Верили в него все, даже несмотря на то, что никто ещё ни разу не смог предъявить ни единого доказательства его существования.

Мореходы всех стран и даже народы, старающиеся держаться подальше от морей и океанов, любили рассказывать захватывающие истории о встречах с этим чудовищем. Правда, ни один из рассказчиков не мог показать, в подтверждение своих слов, ни единой чешуйки или там… пера из драконьего хвоста.

Но подобные россказни люди всегда слушали чуть ли не с благоговением! Ужасались деяниям злобной твари и радовались подвигу славных храбрецов, сумевших унести от неё ноги.

И если пропадало где-нибудь судно с купеческим товаром, ничтоже сумняшеся, списывали это на шалости морского чудовища.

Людвиг и сам, по молодости, несколько раз попадался на этот драконий крючок. И когда это случилось в первый раз, много лет назад, поверил безоглядно.

В тот день к нему в панике, выпучив глаза и содрогаясь от страха, прибежали местные рыбаки и рассказали, что самого настоящего Морского Дракона выбросило на дальний берег острова!

Побежал тогда со всех ног – смотреть на диковинку, оказавшуюся обычным кальмаром. Здоровенным, правда, величиной с большую лодку. Водяной Альбрехт таких конкурентов терпеть не мог!

В следующий раз, «дракон», выброшенный на берег, оказался полуобглоданным мёртвым китом, в котором, в общем, и кита-то было не узнать.

Потом, роль дракона по очереди исполняли: большой морской угорь; зубатка размером с хорошую телегу; и даже ствол огромного дерева c торчащими во все стороны корнями, принесённый волнами неизвестно откуда.

Но, с тех самых пор, король зарёкся бегать на берег и верить всем этим слухам, какими бы увлекательными и правдоподобными они не выглядели.

Что же касается молодой женщины в плаще, держащей герб вместе с драконом, обыватели, имевшие счастье видеть королевское кресло на праздниках и парадах, высказывали на её счёт самые разные мнения.

Множество различных версий гуляли в народе, пока четверо солдат, пыхтя от натуги, выносили эту тяжеленную реликвию на лобное место.

Одни почитали эту женщину за жену конунга Людвига Великого. Другие – за дочь Атаульфа Второго. Хотя, никому не было доподлинно известно, имелась ли у того хоть одна дочь!

Третьим, она казалась так и вообще – некоей «морской девой», указавшей остманнам дорогу на Архипелаг.

«- Почему дева морская-то?

– Ну… Дракон же Морской, так и дева к нему в пару такая же должна быть!»

У самого же Людвига Четвёртого, никогда не возникало и тени сомнения, что эта молодая женщина – никто иная, как самая первая колдунья Рёгланда! Та самая, которую когда-то соблазнил конунг Густав. Чья преемница теперь живёт на склоне горы Иннслаг.

В народе такой версии отчего-то не возникало. Видно, не складывались у людей два понятия – «колдунья» и «молодость». И это наверное, оттого, что никто из жителей Рёгланда не помнил, выглядела ли когда-нибудь София хоть чуть-чуть моложе, чем сейчас.

Король вышел из кабинета, накинул на плечи услужливо протянутый секретарём плащ. Поблагодарил старого Йонса кивком и начал спускаться вниз, по довольно крутой скрипучей лестнице.

Близился вечер, а дневных дел и волнений королю хватило с избытком. Ему нужно было развеяться, прогуляться по городу. Подумать.

Людвиг Четвёртый успел спуститься только до второго этажа, как увидел поднимавшегося ему навстречу Хагена – предводителя столичных гвардейцев.

Гвардейцы Саллы – столичное народное ополчение, к делам военным не имели давно уже никакого отношения, исполняя, в основном, обязанности по охране порядка на городских улицах.

Правда, у их предводителя – Хагена Элуфсена, была ещё одна, постоянная и важная задача.

В круг его обязанностей входило ежедневное посещение Государственной Колдуньи, с целью выяснения её нужд и состояния здоровья. И, естественно, в тот же круг обязанностей входил и последующий доклад королю.

Хаген приходился Рейне – покойной супруге Людвига, каким-то очень дальним родственником – седьмая вода на киселе. Но, по мнению многих в Рёгланде, имел завидную должность. По мнению тех, кто не был лично знаком с Софией, конечно.

По мнению же других, тех, кто хоть раз испытал на себе характер старой колдуньи – предводитель гвардейцев был поистине одним из самых несчастных людей на Архипелаге!

София имела характер сварливый и въедливый, взрывной, словно порох! Легко меняла настроение по малейшим пустякам, и, в случае чего, умела разносить не угодившего ей страдальца в пух и прах.

Тем не менее, дальнему королевскому родственнику до сих пор удавалось каким-то чудом оставаться не испепелённым и даже не поджаренным. Будучи сам характера лёгкого и покладистого, он год за годом являлся ежедневно в королевский кабинет с докладом, цел и невредим. Спокоен и сосредоточен.

Людвиг в нём был полностью уверен, как и в каждом приближённом к своей персоне.

Выбирать нужных ему людей король умел великолепно! Этой способностью – видеть к чему годен тот или иной человек, Людвиг Четвёртый гордился и считал её непременным условием успешного управления чем бы то ни было.

Правда, в этот раз, на породистом норрманнском лице предводителя виднелось лёгкое волнение, чего король давненько не наблюдал.

Хаген даже слегка запыхался, чего раньше за ним не водилось вообще никогда!

– Людвиг!

Король задержался на площадке у большой белой двустворчатой двери, ведущей в комнаты Элизы.

Поднявшись на ту же площадку и привычно отсалютовав королю жестом, принятым у норрманнов с западных окраин Архипелага – сжатый кулак правой руки, вскинутый к сердцу, Хаген Элуфсен сразу, безо всякого вступления, начал доклад. Но известия и в самом деле были срочные и важные.

И тревожные.

– Людвиг, София плохо себя чувствует. Вчера всё было ещё более-менее нормально, но сегодня она с утра ни разу не встала с постели! Говорит, что сильно мёрзнет, стоит ей встать.

Известия были весьма и весьма тревожные, и неутешительные. Король почувствовал не просто беспокойство, а самый настоящий страх!

Именно теперь, когда вокруг творятся вещи непонятные, и грозящие неприятностями его государству и династии, ещё и это! Он готов был умолять все известные ему Стихии, чтобы смерть колдуньи не случилась так рано!

Хаген посмотрел на короля с некоторым испугом и добавил почти шёпотом:

– Она зовёт тебя… и просит не слишком медлить.

Даже если бы София и не звала, Людвиг, от таких новостей, и сам сломя голову кинулся бы в хижину на Иннслагфьель! Сестра огня никогда и ничем не болела, даже несмотря на явно зримую глубокую старость. Никто и никогда, болеющей, её и представить себе не мог! И тут – такие новости…

Король с благодарностью возложил руку на плечо предводителя гвардейцев. Прошептал в ответ:

– Никому ни слова об этом.

И неспешно двинулся дальше, вниз по лестнице.

Торопиться Людвиг мог, разве что мыслями, и речь шла не о королевском достоинстве или о чём-то подобном.

Слишком уж многое вокруг было похоже на самый настоящий заговор. И слишком многое при этом было им самим поставлено на карту. Кинуться сейчас бегом или даже быстрым шагом в сторону избушки колдуньи, значило – неминуемо вызвать в народе волнение. А может быть, и пристальное внимание чьих-нибудь зорких глаз.

А зорких глаз вокруг короля всегда хватало с избытком. Особенно в его собственном королевском доме. Стража, слуги, гости, послы! Толпа народу, следящая за каждым его шагом.

Порой, даже в спокойные дни, это вызывало у него раздражение.

Впрочем, стоило Людвигу Четвёртому выйти в город, как ему сразу же становилось легче. Жители Саллы вполне спокойно относились к ежедневным королевским прогулкам.

Каждый из них предпочитал заниматься своим делом. Им не было никакой заботы до, бредущего куда-то по кривым улочкам, короля.

Лишь встречные кухарки, идущие с рынка, уважительно кланялись в пояс, да старые знакомые вояки, с коими Людвиг участвовал в многочисленных походах, сидя за столиками трактиров, вынесенными по летнему времени на улицу, молча салютовали королю кружками с пивом и элем.

Людвиг Четвёртый отвечал на приветствия, стараясь ничем не выдать своего беспокойства.

Хорошо хоть, до горы Иннслаг от королевского двора было не так уж далеко. А там – на тропинке, бегущей по склону среди сосен, можно было и шагу прибавить – вряд ли кто-нибудь встретится на пути, до самого дома колдуньи.

Обычно, даже ясным летним вечером, окна избушки были ярко освещены. Но сегодня, против обыкновения, они еле-еле светились от пары наполненных ворванью[1] плошек.

Король с опаской отворил тяжёлую дубовую дверь и заглянул внутрь.

– Людвиг? – услышал он голос Софии, до того слабый, что у него ёкнуло сердце.

Сколько помнил себя король, София была всё время где-то рядом. Он привык к этому присутствию, пусть иногда далёкому, как в те дни, когда король отправлялся на Материк, но постоянному.  Давным-давно привык к её характеру. И к тону, не терпящему возражений.

И сейчас, эта слабость в голосе колдуньи, ранее казавшаяся просто невозможной, порождала самые тоскливые мысли.

Занавеска, отделявшая спальню от основного помещения, была отдёрнута, и Людвиг увидел груду одеял беспорядочно наваленных на постели, и торчащий из этой груды крючковатый нос:

– Людвиг, прикрой дверь поплотнее и подойди сюда.

Король осторожно потянул за толстую дверную ручку из елового корня.

Приложить к ней максимум усилий он никогда не решался. Не хотел оторвать её своими огромными лапищами и получить за это взбучку. Так что, закрыть дверь до конца ему так и не удалось. То ли она разбухла от влажного воздуха с моря, то ли перекосилась от старости.

Голос из-под одеял между тем продолжал, всё так же скрипуче и слабо, но как всегда повелительно:

– Слушай и постарайся не перебивать. Мой огонь покидает меня, и у меня уже нет сил спорить или ругаться… Подойди к шкафу и достань из него цветочную вазу. Она там одна, так что не ошибёшься. Вынь из неё пучок травы и положи его на полку. А вазу принеси сюда.

Людвигу Четвёртому вовсе и не грозила опасность ошибиться. Он много раз мельком видел этот предмет в шкафу, за полинявшей занавеской. Правда, вазой он этот сосуд назвать бы не рискнул.

Это был, скорее, кувшин. Довольно тонкой работы, с широким дном и таким же широким горлом.  В таких кувшинах, только из простой глины и размером поменьше, хозяйки Рёгланда исстари подавали к столу молоко.

У этого была такая же длинная удобная ручка от самого основания до самого горла и большие ярко-красные маки по всему тулову. Маки, не потерявшие свежести цвета, даже после долгих лет хранения в шкафу.

Видно было, что кувшин был когда-то разбит вдребезги, но потом тщательно собран из осколков и умело склеен. И всё равно, кое-каких кусочков не хватало.

Когда король, с кувшином-вазой на вытянутых руках, осторожно приблизился к постели колдуньи, та, несмотря на явную слабость и видимый озноб, встретила Людвига в хорошем настроении:

– Эта ваза теперь твоя. Для меня эта вещь была чем-то вроде напоминания о былых днях. А для тебя она, конечно, станет семейной реликвией… Это тот самый кувшин, который дал имя вашему роду – Блюмкрик. «Цветочная ваза». Именно его швырнул в меня взбалмошный Атаульф. Правда, попал он тогда только в дверной косяк. У бедняги никогда не было хорошего глазомера. Но и плохим человеком он в общем-то не был. Просто слишком невоздержанным в мыслях и поступках.

София вдруг вскинулась на постели! Голос её окреп до прежнего, пронзительно-скрипучего:

– Знаю! Ты думаешь, что старуха сошла с ума! Не дождёшься!!

Она, в общем-то, была права. Мысль эта успела промелькнуть в голове Людвига Четвёртого. Ведь нынешнее время отстояло от времени его пра-пра- и ещё много раз «пра-» прадеда Атаульфа Второго на немалое число лет!

Колдунья опять откинулась на подушки и прикрылась одеялом. Снова рассмеялась дребезжащим старческим смехом:

– Я понимаю твоё недоумение. Просто прими к сведению, что те, кого вы называете колдуньями, живут долго. Очень долго! Так долго, что даже легенды и сказки начинают про них врать. Однако, старые легенды и так никогда не говорят всей правды. Ну какой мог быть цветочный горшок или тем более ваза, под рукой у этого пьяницы и дебошира? Конечно же, это была посудина, в которой к его столу подавали пиво! Это уже потом, цветы на боках кувшина подсказали его племяннику Людвигу, назвать этот сосуд «вазой» – «блюмкрюка», для сохранения королевского лица. Иначе ваш род звался бы Ё’лькрюс – «пивная кружка»! И неизвестно сколько бы он продержался у власти, с таким-то именем! Людвиг-то, твой тёзка, был очень умным мальчиком… недаром заслужил прозвище «Великий»!

София раздумчиво пожевала губами, вспоминая:

– Мне тоже, в общем-то, пришлось тогда «спасать лицо». Пива ещё в кувшине оставалось порядочно, и платье им воняло долго, стирай-не стирай. Убежала-то я тогда на Материк, в чём была, так сильно обиделась. Я же к нему как к родному сыну! А он… Ну и наказала я его так, что сама потом не рада была. Я, вроде бы, теперь в его смерти виновата, – голос старой колдуньи упал до еле слышного шёпота. – Знала ведь, чем кончится…

Но слабость Государственной Колдуньи длилась недолго. Она рывком вынырнула из омута горестных мыслей и вперила взгляд, снова горящий прежним пламенем, в Людвига:

– И все твои мысли я знаю тоже. Все твои надежды и страхи. В этом нет ничего сложного. Их знает каждый коггер на Архипелаге. Больше всего ты боишься, что всё твоё государство рухнет без меня… Не бойся…

София помолчала, видимо собираясь с мыслями. У короля, при её последних словах, кажется даже перестало биться сердце! Он стал совсем похож на каменное изваяние с кувшином в руках. Вроде одной из тех фонтанных скульптур, изображающих девушек с кувшинами, что украшают собой площадь перед Белым Собором в Сен-Сёдар.

– Не бойся. Мне так же точно, как и тебе, дорог наш Архипелаг. Дорог, хотя бы потому, что это подарок. Подарок мне, от моего несравненного Густава. Густава – весёлого, бесшабашного и везучего морехода! Того самого «конунга Густава», которого вы считаете своей легендой. Человека, в которого без ума влюбилась молоденькая колдунья.  Ветреная я была по молодости-то, влюбчивая, что твоя Зефира!

Людвигу на мгновение показалось, что он и впрямь слышит уже предсмертный бред. Настолько немыслимым было то, о чём говорила София:

«Быть же такого не может! Конунг? Густав? Да сколько же ей лет на самом деле?!!» – промелькнула в голове Людвига отчаянная мысль.

– И никаким конунгом Густав поначалу не был. Он был кормчим на кнорре. Красивый был кнорр! С головой дракона. Потому и назывался «Драккар». Именно на этом «Драккаре» Густав и открыл Архипелаг для своего племени. А конунгом его избрали уже гораздо позже. После войны, о которой вы – сегодняшние люди, совсем позабыли. После того, как он сумел убедить свой народ переселиться сюда с Материка, лежащего в руинах. А это была нелёгкая задача… совсем нелёгкая… Я полюбила это место. Здесь мне всегда было хорошо… почти всегда…

София беспокойно пошевелилась, видимо вспомнив что-то не очень приятное:

– Не могу сказать, что мы с Густавом жили долго и счастливо… Ему, как конунгу, первому и единственному на новой земле, обязательно нужен был продолжатель рода. Но у Сестёр Стихий не бывает детей. Стихия, в обмен на свою благосклонность, много чего отбирает у женщины… оставляя взамен никчёмное долголетие. Никчёмное, не спорь! – София гневно посмотрела на короля, хотя тот, до сих пор, так ни разу и не пошевелился, внимая ей с благоговением, и спорить даже не думал. – Ни даром, ни богатством это не назвать. Любой отпущенный тебе срок утечёт, как вода сквозь пальцы. Сколько бы лет ни жил человек, его время пролетает как один день. Незаметно… Словно сон…

Она опять замолчала и прикрыла глаза. Людвигу даже показалось, что колдунья задремала и больше ничего он уже не услышит. Но он продолжал терпеливо и неподвижно стоять рядом с постелью Софии.  Король за время этой исповеди весь обратился в слух, и, кажется, давно уже перестал дышать, настолько захватывающим получался разговор.

Но всё же, глаза её снова открылись, и голос обрёл прежнюю силу:

– С тех самых пор, вы все, весь ваш род, были для меня, как дети. Не только тот род, что ведёт своё прямое исчисление от балбеса Атаульфа. Вы все! Так что, не переживай. Я сделаю, всё, что от меня зависит, чтобы Элиза осталась в Рёгланде колдуньей.

София снова пожевала губами, словно пробовала на вкус свои мысли:

– Это не простая задача. Я должна ещё раз всё тщательно обдумать. Иди. Устала я, с тобой беседы беседовать.

И лёгкий взмах руки, похожей на сморщенную куриную лапку, указал Людвигу на дверь.

Король направился к выходу, неся перед собой, как знамя, драгоценный пивной кувшин, переименованный в цветочную вазу, и оказавшийся чуть ли не главной его фамильной реликвией.

Окрик колдуньи остановил его уже на пороге:

– Людвиг!

Людвиг Четвёртый оглянулся.

– Возможно мы видимся с тобой в последний раз. Нельзя исключать и такое.  Послушай меня. Тебе не следует приходить на инициацию дочери!

 


[1] Ворвань – китовый жир.

                                                                                                       Глава 14