Библиотека почти завершённого

Авторский сайт Roman ( romandc ) Dry

Страница: Глава 3

обновлено 08.06.18

Глава 3.

«Открыть сундук…

Вынуть старый фильтр из воздуховода…

Убрать в сундук…

Взять свежий фильтр…

Вставить фильтр в воздуховод …

Закрыть сундук…»

И так – до посинения:

Открыть-вынуть-вставить-закрыть…

Открыть-вынуть-вставить-закрыть…

Работа одуряюще-монотонная, отупляюще-скучная, невыносимо-тягучая, как зубная боль.

Неизбежная.

Хотя, сказать по правде, Василию Семёновичу она доставалась редко.

У инженера были свои задачи и обязанности, и он лишь изредка брал на себя работу «сменщика» воздушных фильтров, давая ребятам своей бригады хоть немного отдохнуть от этих дежурств.

Пользуясь своим служебным положением, он мог бы и сегодня увильнуть от фильтровальной эпопеи, но в глазах Константина, когда тот перечислял, на какие срочные работы у бригады не хватило свободных рук, светилось такое лукавство, что взяться за что-то другое дяде Васе не позволила совесть. 

И теперь инженер по жизнеобеспечению, сам, словно Тень отца Гамлета, бродил по коридорам и кабинетам, лабораториям и мастерским, почти не замечаемый самозабвенно трудящимися коллективами этих мастерских и лабораторий. В разгар рабочего дня все были жутко заняты: изобретали, чинили и строили – творили в своё удовольствие!

И только один дядя Вася шагал и шагал по бесконечным пустым коридорам Биофизического корпуса, волоча за собой огромный сундук на колёсах, битком набитый фильтрами разных форм и размеров, составов и технологий, свежими и уже использованными…

Ему приходилось заходить по пути в каждую из многочисленных дверей корпуса, прикидываясь безгласным и еле видимым привидением, чтобы не беспокоить людей, поглощённых интересной и важной работой.

В отличие от многих других корпусов, Бифиз имел шарообразную форму и снаружи напоминал собой планету, состоящую только из одних толстых меридианов и параллелей. Поэтому, на взгляд наблюдателя изнутри, коридоры не только сужались вдалеке, благодаря линейной перспективе, но и уходили за горизонт.

И перед дядивасиным взором, до этого самого горизонта, тянулись нескончаемой вереницей пронумерованные двери …

– «4-378… 4-380… 4-382… 4-384Б…».                         

Инженеру по коммуникациям пришлось заглянуть в план помещений – нет ли рядом с дверью номер 384Б, какой-нибудь двери 384А, или, хотя бы просто «384». Но ничего такого, ни в натуре, ни на плане не значилось.

Ничего странного – обычная маленькая тайна большого учреждения.

Нынешнее движение Василия Семёновича по коридорам вполне соответствовало траектории, описываемой сложной трансцендентной кривой – циклоидой. Но не простой, а украшенной то Декартовыми Листами, то Кубиками Чирнгауза.

Это движение очень напоминало нескончаемый вальс, так что, к обеду, голова у дяди Васи кружилась уже конкретно.

 Выйти из одной двери – войти в следующую. Из двери – в дверь. Из двери – в дверь…

В сегодняшние обязанности инженера по коммуникациям, принятые им самим на свою больную голову, входило то, с чем, по идее, легко бы справился даже простейший механизм. Хотя, из-за огромного разнообразия фильтров, поручить их смену механизму, даже достаточно сложному, было невозможно.

– «Первичная фильтрация, основная фильтрация, сорбция, восстановление, коррекция, заключительная фильтрация, транспортировка, кондиционирование, воздухообмен, респирация, удаление, первичная фильтрация…» – круг за кругом крутилась в мозгу инженера по коммуникациям жизнеобеспечения принципиальная схема принудительной вентиляции закрытого, циклического типа, заученная им ещё со студенческой скамьи.

Что-то убавить или прибавить к этой схеме вентиляции было сложно. Разве что, какие-нибудь специфические вещи – дымоуловители, противорадиационные фильтры и пр. Казалось, учёные предусмотрели всё!

Но существовала проблема, которая не давала дяде Васе покоя, а с некоторых пор – в особенности.

Инженер по жизнеобеспечению вынул очередной воздушный фильтр из пазов в воздуховоде. Так и есть. Вот она – проблема! Во всей красе!

Волосы!

Осознавать опасность, надвигающуюся на вентиляционные системы Станции, Василий Семёнович начал только тогда, когда здесь появились сотни людей и она заработала на полную мощь.

На теле каждого человека растёт около пяти миллионов волос. Даже если человек лыс или обрит наголо, в других местах у него всё равно найдётся миллиончик-другой-третий. С гарантией!

Но все эти волосы имеют одну пакостную привычку – постоянно убегать от хозяина.

Каждый час человек теряет их с десяток. Только замечает он это лишь тогда, когда умные волосы начинают покидать его глупую голову. А на все остальные места человеку чаще всего наплевать.

Но вентиляция Станции от этого сильно страдала, и на первичных фильтрах, что стояли в каждом помещении – цехах, лабораториях, кабинетах, жилых комнатах, очень быстро нарастал слой, похожий на войлок.

Плотный, непробиваемый! На котором оседала всевозможная грязь и пыль, способная забить фильтр до камнеподобного состояния!

Что служило этому виной – какое-нибудь неизвестное науке космическое излучение или гравитационное влияние корпусов друг на друга, пока оставалось загадкой, но никто, ни сам автор проектов коммуникаций жизнеобеспечения, ни учёные мужи, проверявшие его расчёты и выносившие вердикт о пригодности конструкций вентиляции, не предвидели такого поворота событий!

Станционные врачи на первых порах приходили в ужас и били тревогу. Трясли учёную братию, инженеров, механиков. Все вместе они пытались как-то предотвратить эту напасть, изобретали всевозможные новые фильтры, и к ним – хитрые очистители.

Но фильтров было много, и они были разные. А очистители получались, либо очень шумными, либо вонючими, либо опасными. Либо и тем, другим и третьим, вместе взятым. И всё равно – они сами нуждались в постоянном обслуживании и очистке.

Ажиотаж постепенно стих. Пандемий так и не возникло, и врачи успокоились.

Но с тех самых пор, решением вышестоящего начальства, по совету Василия Семёновича Чумового, Станция стала поголовно бритоголовой, чтобы хоть как-то помочь системе вентиляции!

Только волос и пыли на фильтрах всё равно хватало. И почти каждый день один из бригады коммунальщиков брал с собой объёмистый сундук на колёсах и брёл с ним по корпусам и модулям, кабинетам, цехам и жилым помещениям, вынимать одни фильтры и вставлять свежие, прошедшие очистку и обработку.

По мнению дяди Васи, самым простым выходом из положения было бы заставить персонал брить свои тела полностью. Но об этом лучше было не заикаться и даже не думать, чтобы не призвать народный гнев на свою нездоровую, лохматую голову.

– «Эх! Была бы на Станции единая система вентиляции, сляпали бы один большой аспиратор, с огромным бункером, и дело с концом…»

К сожалению, об этом оставалось только мечтать!

Каждая, даже самая мелкая, лаборатория или цех требовали свою собственную, замкнутую систему! Не дай Бог, тот же структурный дым или пыльца Олеандра Прилипчивого из Оранжереи, попадут в соседнее помещение! Не отчихаешься!

А ведь некоторые фильтры, из особенно опасных помещений, требовали очень осторожного обращения. Для их замены приходилось даже организовывать отдельный поход в скафандрах, чтобы не вдохнуть какой-нибудь гадости! 

Плавно, аккуратно, чтобы случайно не встряхнуть и не вдохнуть гадости, инженер по коммуникациям жизнеобеспечения убрал использованный фильтр в сундук.

– «Какими бывают фильтры? Первичные? Вторичные? Третичные… Четвертичные… Четвертичного периода… Триасового… Мелового… Керамические, металлические, матерчатые, бумажные, углепластиковые, мембранные, ватные, войлочные… войлок тут уже и так есть на каждом фильтре…».

Голова думала, а руки привычно делали своё дело, независимо от головы. Но голове от этого было не легче.

Фильтры, какие бы они не были, и сколько их не ставь, всё равно находились под угрозой «волосяной атаки», особенно самые первые.

– «…4-386… 4- 388… 4-777…»

Тому, что среди чётных цифр, которые составляли номера левой стороны коридора, вдруг проскочил нечётный номер, инженер не удивился. В коридорах учреждений такие вещи происходят постоянно. Никто не знает, почему.

Когда-то давно дядя Вася думал, что это проделки гуманоидов, но познакомившись поближе со многими из их представителей, он понял, что шутки с человеческой десятичной системой не в их стиле, и теперь предполагал, что это всё проблемы метафизики.

Василий Семёнович вышел из двери номер 4-388, и толкнул необычно высокую дверь в кабинет 4-777.

Это помещение сильно отличалось от предыдущих – ярко освещённых, просторных лабораторий. Оно больше напоминало уютную залу в каком-нибудь древнем замке – приглушённый желтоватый свет от нескольких настольных ламп, стены, затянутые тёмно-зелёным полотном. Повсюду высоченные книжные шкафы, с самыми настоящими книгами!

– Голубчик, как же вовремя вы появились!

Дяде Васе пришлось вынырнуть из своих вентиляционных раздумий – раздавшийся над самым ухом голос был ему очень хорошо и очень давно знаком.

– Не сочтите за труд, во-о-н в том шкафу на третьей полке стоит подшивка журнала «Физика плазмы» за 2020-й год. Без неё мы сейчас, как без рук!

Обычно три головы профессоров Везувия Горыныча Змиева говорили, неизменно соблюдая очерёдность.

Василий Семёнович так привык к этому, что и сейчас ожидал, что после фразы из уст профессора физики плазмы, вторая фраза последует от профессора биологии рептилий.

Но сегодня средняя голова общалась с дядей Васей в гордом одиночестве.

Только голова профессора детской литературы что-то нечленораздельно промычала, отвечая скорее каким-то своим собственным мыслям. Дядивасино появление её внимания не привлекло.

Везувий Горыныч Змиев восседал в огромном кресле, обтянутом тёмно-красной кожей с золотистыми заклёпками. Выглядело это кресло очень старым и потёртым, в тон всему остальному убранству.

Перед креслом, по дуге, стояли три письменных стола, заваленные книгами, и над крайними столами нависали две крайние головы Змиева, увлечённые каким-то чтением.

Средняя же голова умильно взирала на дядю Васю, и просительно вытягивала свою длинную шею в сторону нужного шкафа.

–   Видите ли, голубчик, – вещала она, пока Василий Семёнович шёл к шкафу и вытаскивал из него объёмистую пачку, –  говорят: «Две головы хорошо, а три лучше», и в нашем положении есть известные преимущества, но ведь есть и определённые недостатки! Три книги одновременно мы можем читать запросто, а вот страницы переворачивать сложно, как и писать за троих – рук ведь только две! И за нужной книгой так просто не встанешь, не отвлекая от работы коллег. А все эти ваши… компьютеры, для нас чересчур чужие, – и виновато добавила. – Мы – люди старорежимные.

Везувий Горыныч, был личностями довольно загадочными! Они, единственные из гуманоидов, считали себя «человеками», чуть ли не плоть от плоти, кровь от крови. Переняли многие привычки, характерные для людей, и разговаривали исключительно по-человечески, даже несмотря на то, что достигли серьёзных высот в межгалактической лингвистике.

Все остальные гуманоиды, сотрудничающие с человечеством, предпочитали держать хоть небольшую, но дистанцию, и применяли именно к людям аналоги слова «гуманоид», то есть «человекоподобный», из своих собственных языков.

Хотя, как ни крути, никто из представителей разных миров, снаружи не был сильно похож на «человека прямоходящего и кривосидящего».

И в этом не таилось никакой путаницы или недопонимания!

И в самом деле – можно ли, скажем, человеку называть представителей иных цивилизаций «инопланетянами»?

Нет! Такое название противоречит действительности и здравому смыслу!

Ведь кто-то из этих «инопланетян» родился на астероиде, кого-то создали в околозвёздном облаке, кого-то и вовсе родители нашли в центре туманности!

Какие же они «инопланетяне», если к планетам не имеют абсолютно никакого отношения?

Можно ли называть их «пришельцами»? Опять нет!

Как можно дать такое название тем, кто живёт прямо здесь –  в космосе? А не таиться, как человечество, под защитой планетарных атмосфер, за толстыми стенками космических кораблей и бронёй скафандров. Кто к кому «пришёл» – тот ещё вопрос!

Назвать их «чужими» тоже несправедливо. Кто наукой не интересуется – тот и есть «чужой». А все остальные – «свои»!

А вот название «гуманоиды» – это правильное название. Душой, каждый болеющий за прогресс науки индивидуум, или дивидуум с коллективным сознанием, или мыслящее соцветие – подобны человеку. И наоборот.

Дядя Вася доволок увесистую кипу старинных журналов, сшитую по корешкам трухлявой верёвочкой и сгрузил на стол.

– Большое спасибо, голубчик! А вы ко мне забрели какими судьбами? – видно было, что профессору не терпится вернуться к работе, и вопрос он задаёт только из вежливости.

– Вентиляционный обход, – развёл руками дядя Вася. – Пора менять фильтры. Всё, как обычно.

– Хорошо, хорошо. – закивала голова профессора физики плазмы. – Прошу вас, будьте как дома. Не смею вас более задерживать. – и уткнулась в журналы.

На фильтре в кабинете 4-777 волос не нашлось. Зато книжной пыли было предостаточно!

 

                                                                             ***

Отчего-то, дядя Вася вышел из владений Везувия Горыныча Змиева совсем в другом расположении духа. Разговор с профессорами, вроде бы светская беседа ни о чём, вернул в инженера по коммуникациям бодрость и рабочее настроение.

Несмотря на все свои недостатки – вечный запах пережара, странную манеру речи и даже то, что, разговаривая с ними, приходилось глядеть в три пары глаз поочерёдно, Змиев были, всё-таки прекрасными собеседниками! Недаром их принимали за своих и люди, и гуманоиды.

Дверь номер 4-390 находилась чуть дальше от входа в апартаменты Везувия Горыныча, на другой стороне бокового ответвления коридора. Но до того, как войти в эту дверь, инженеру по коммуникациям нужно было сменить ещё один очень важный фильтр.

В самом центре перекрёстка висел на потолке короб одного из фильтров коридорной вентиляции.

С этой-то системой возни было гораздо меньше! На километр, таких коробов приходилось всего пять штук, и забивались эти фильтры намного реже, поскольку в коридорах Бифиза люди проводили совсем немного времени – спеша на работу и возвращаясь с работы домой, а местные спортсмены по коридорам сейчас уже не бегали.

Когда-то, любители спорта из нескольких отделов, в перерывах на проветривание и обед, пристрастились устраивать здесь забеги на длинные дистанции. Но после того, как несколько человек заблудились в коридорах корпуса, от этой идеи отказались, поставив прямо в лабораториях беговые дорожки.

Неудивительно, что процент умных мыслей и изобретений в этих лабораториях возрос в разы! А что ещё делать человеку во время бега? Думать, конечно!

Дядя Вася с удовольствием бы побегал сейчас на такой дорожке, на которой рождаются умные мысли. Все остальные способы мозгового штурма он уже перепробовал за сегодняшний день, но решения «войлочной» проблемы так и не нашлось.

Инженер по коммуникациям порылся в сундуке в поисках инженерного пульта.

На дне, среди большого инструмента пульта не было.

В отделениях для мелкого инструмента тоже.

Настроение у дяди Васи уже готово было снова упасть до прежнего уровня, но тут его осенило, что, судя по аккуратности разложенного инструмента, последним, кто проводил обход до него, был Константин.

После этой важной догадки, беглый пульт нашёлся сразу – в специальном отделении, предназначенном для этого пульта.

Радуясь тому, что угадал верно, инженер по коммуникациям набрал нужную комбинацию цифр, и короб вентиляционного фильтра над головой дрогнул, разделяясь на две части. Заурчал механизм, и прямо в руки дяде Васе с потолка спустилась нижняя половина этого металлического ящика, с большим, сетчатым фильтром внутри.

В воздуховоде над головой как будто что-то шурхнуло, но шум механизма не позволил расслышать, что это было. Может, просто послышалось?

К искреннему удивлению Василия Семёновича, фильтр оказался абсолютно чист, словно только что из обработки, хотя, судя по дядивасиному талмуду, регистрирующему движение фильтров, этот не трогали очень давно, и он нуждался в обязательной замене.

Инженер по коммуникациям пожал плечами, поплевал на палец и поднял его кверху, старым дедовским способом определяя, есть ли тяга в системе? Тяга была, и на засор воздуховода это не походило.

Тем не менее, фильтр всё равно требовалось заменить, чтобы не нарушать отчётности.

Несколько нехитрых действий, и полкороба поползли вверх – воссоединяться с родной половинкой.

А дядя Вася отправился дальше, целясь в дверь номер 4-390.

Но не успел инженер по коммуникациям жизнеобеспечения пройти и пяти шагов, как сзади, ему в спину, раздался громкий, визгливый и до тошноты надоевший женский голос:

– Стоять!!! Кругом! К ноге!

Кто-то утверждал на полном серьёзе, что уборщица Аделаида, по прозвищу Дел, когда-то служила в армии. Кто-то считал, что родители пытались воспитывать маленькую Аделаиду на принципах массовой физической культуры. Кто-то предполагал, что Дел чересчур долго увлекалась дрессурой устаревших роботов.

Но, и армий давно уже никаких не существовало, кроме спортивных, и в любви к массовой физической культуре Дел замечена ни разу не была. И робот был при ней всегда только один – выдрессированный до полного безобразия.

Тем не менее, командный голос у Аделаиды был поставлен превосходно!

Многие люди, абсолютно никак не относящиеся ко всем вышеперечисленным структурам, даже не первый раз слыша её команды, инстинктивно вздрагивали и машинально их выполняли.

Дядя Вася ничем от этих людей какое-то время не отличался – с инстинктами у него всё было в порядке. Но частота, с которой ему приходилось сталкиваться с громогласной уборщицей, постепенно превзошла всякие пределы.

Инстинкты инженера по коммуникациям постепенно притупились, и он уже не вздрагивал, но первое, безотчётное желание повиноваться изжил ещё не до конца. Поэтому остановился, ощутимо получив по копчику длинной рукоятью, за которую тянул свой массивный сундук, и обернулся.

Хорошо, хоть последняя команда «К ноге!» дядю Васю не касалась, обращена она была к жуткого вида механизму рядом с уборщицей.

Парочка эта была примечательная!

Сама Аделаида – высокая, ростом почти с дядю Васю, в вечно накинутом на худосочное тело васильковом халате с огромными синими пуговицами.

Иметь такое лицо, как у неё, не постеснялась бы любая хищная птица – узкий лоб из-под которого сверкают крошечные цепкие глазки, длинный нос от самого лба, загнутый крючком аж до самой верхней, узкой, словно ниточка, губы. И всё это пернатое бесподобие –  желтовато-желчного цвета, изборождённое вкривь и вкось глубокими морщинами.  Желчно-ядовитый характер прилагался, и был ей как нельзя более к лицу.

А робот-пылесос, с которым Дел похоже не расставалась даже ночью, напоминал большого спрута, отрастившего себе дополнительно множество щупалец. Этакая бесформенная куча с мешаниной разнообразных шлангов – гладких и гофрированных, длинных и коротких, толстых и тонких, змеящихся во все стороны из сморщенного мешка в человеческий рост, усаженного со всех сторон глазками видеокамер, обонятельными и тактильными волосками, всевозможными индикаторами и маячками.  

Рыская по коридорам или внезапно возникая в лабораториях и кабинетах, уборщица и её робот частенько приводили тамошние коллективы в настоящий шок. Вся работа этих коллективов мгновенно останавливалась, и народ только и занимался тем, что отскакивал от пылесоса, норовящего пролезть везде и всюду, и поднимал ноги, давая его шлангам проползти в самые укромные места под столами.

Начальники естественно пытались жаловаться на самоуправство Дел, хотя, похоже, она и самого ББ держала в ежовых рукавицах! Ей всё сходило с рук, даже непринятый в научном обществе способ общения.

Но привычка изъясняться при помощи команд вовсе не отменяла у неё возможность произносить фразы, от которых тут же хотелось принять какое-нибудь противоядие.

Всё население Станции искренне побаивалось этих двоих! И в особенности народ пугал ядовитый язык Аделаиды.

Но сейчас Дел было не до ядовитых речей. Казалось, дар речи покинул её насовсем.

Полыхая праведным гневом, уборщица с силой тыкала указательным пальцем в пол перед собой и повторяла:

– Взять! Взять!

Бедный робот-пылесос, думая, что эта команда предназначается ему, рвался вперёд, но тут же был осаживаем шлепком длинной корявой ладони – команда «Взять!», в отличие от предыдущей, несомненно относилась к дяде Васе.    

Станционная уборщица Аделаида искренне полагала, что проводит воспитательную работу, заставляя людей подбирать то, что они случайно обронили на пол. Находила она виновника всегда и заставляла его вернуться и подобрать всё, до пылинки.

Это было любимым занятием Дел, и помогал ей в этих поисках великолепный нюх её робота.

Но, к её великому сожалению, подобных случаев на станции было крайне мало, и все они были чисто случайными, потому что, во-первых, сорить в общественных местах категорически запрещали правила, а во-вторых, бросать мусор на пол такого хрупкого механизма, как Станция, крутящаяся в открытом космосе, не позволяла себе даже молодёжь, бравирующая своим презрением ко всем правилам!

Намусорить ведь можно до такой степени, что в том месте, где образовалась помойка, масса увеличится, вся система разбалансируется, и центробежная сила преодолеет центростремительную! Собирай потом Станцию по кусочку по всем окрестностям!

Но одержимость Дел чистотой иногда играла вполне положительную роль. Если какой-либо погружённый в свои мысли учёный ронял на пол важный документ или черновик своего научного труда, и этот листок не уносило в вентиляцию, то Дел, вечно рыщущая по коридорам и кабинетам в поисках мусора, быстро обнаруживала и его, и его владельца. 

Но сейчас, в том месте, в которое тыкал указующий перст уборщицы, не было никаких документов или черновиков. Да и не мог дядя Вася обронить ничего такого – на научную деятельность у него не хватало ни времени, ни сил.

Зато на полу, прямо под коробом вентиляции, лежала небольшая кучка волос, припорошенная мелкой пылью.

Инженер по коммуникациям остолбенел. Конечно, он не глядел на пол специально, когда менял в этом месте фильтр, но мог бы поклясться, что там только что ничего не было! На светло-сером полу, эту горку коротких разноцветных волосков – чёрных, белых, каштановых, рыжих он заметил бы непременно!

Обронить их с фильтра он тоже не мог – тот был чист абсолютно, со всех сторон. Да и не встречались на коридорных фильтрах стриженные волосы в таком количестве! Здесь явно творилось что-то непонятное.

Конечно, Дел его недолюбливала, но не обвинять же уборщицу, в том, что это она нарочно насыпала грязи. Если принять во внимание её безмерную любовь к чистоте, одна такая мысль граничила с абсурдом! Несмотря на их с дядей Васей нелёгкие отношения, Аделаида была на это просто не способна, как и любой другой сотрудник многочисленного населения Станции.

Даже сам Василий Семёнович очень чётко различал, когда некоторая неаккуратность сойдёт ему с рук, а когда нет.

Если разлитую теплоносящую жидкость или, скажем, брошенные после ликвидации причин потопа, испорченные уплотнители он считал просто рабочими моментами и издержками производства, ведь помещение после этого всё равно приходилось убирать капитально, то горстка волосков на чистом полу выглядела и вправду явным криминалом.

Не присутствуй здесь Аделаида, дядя Вася непременно ощутил бы чувство вины – как ни крути, мусор не мог образоваться сам по себе. Но и в данной ситуации возразить ему было нечего. Целиком и полностью ответственность за случившееся лежала на инженере по коммуникациям жизнеобеспечения.

Не обеспечил где-то, значит! Пусть этого никак не могло быть, но оно всё-таки произошло!

Василий Семёнович тяжко вздохнул и подтянул поближе свой громадный сундук.

В недрах этого фильтрохранилища скрывались ещё многое из того, что всегда необходимо в деле высокого искусства борьбы с вентиляционными проблемами.

Сундук тихо зажужжал, оставляя на полу чистый след. В нём тоже был спрятан пылесос, хоть и не такой большой и умный, как чудовище Аделаиды.

Инженер по коммуникациям совсем не стремился увидеть на лице уборщицы досаду, ярость или раздражение тем фактом, что ему удалось так легко справиться с проблемой, даже не запачкав рук. Он привык к тому, что её мимические упражнения никак не поддаются расшифровке. В них не смог бы разобраться и самый лучший физиономист!

Вот и теперь, длинное, костлявое лицо Дел, с натянутой по самые глаза тёмно-голубой косынкой, исказила странная гримаса, в которой фантазия могла нарисовать всё что угодно – и злость, и досаду, и даже радостную улыбку.

– В следующий раз, заставлю вылизывать языком!

Уборщица резко развернулась и, не сказав больше ни слова, скрылась в боковом ответвлении коридора.

Её спрут-пылесос чуть помедлил, проверяя работу дяди Васи, и метнулся туда же – за угол, оставив инженера по коммуникациям в гордом одиночестве, размышлять над случившимся.

Надо ли говорить, что после этого случая, настроение Василия Семёновича было испорчено окончательно!

 

                                                                             ***

 

Длинный и тягучий рабочий день закончился.

Часы дядивасиного ПеКа показывали заполночь по средне-летнему внутрикорпусному времени, когда он, с трудом переставляя натруженные ноги, добрался, наконец, до своей конуры, которую теперь полагалось торжественно именовать гнездом и семейным очагом.

В коридорах и переходах, давно уже воцарилась ночная темнота – потолок давно померк, и неярким зелёным и красным цветом разгорелись путеводные полосы по краям пола. И даже далёкие-далёкие звёздные россыпи за окнами светили, неспособные осветить почти ничего.

Всё местное население Станции давно уже отдыхало, за исключением тех, кто дежурил в её жизненно важных местах. Да ещё по самым тёмным углам и закоулкам веселилась молодёжь, которой всегда страсть как хочется продлить день, даже несмотря на то, что назавтра вставать ни свет, ни заря.

Когда-то, когда работа на Станции ещё только начиналась, высокое станционное начальство, движимое благими намерениями и идеей привлечь как можно больше людей к труду, вздумало разделить всё местное население на смены. Чтобы, пока одни трудящиеся отдыхают, вторые бы трудились на тех же рабочих местах в поте лица своего. И передавали бы эти рабочие места сменщикам, по окончании смены.

У Станции, болтающейся в Пустоте Хоффмана, не было ни единой близкой звёзды, поэтому отсутствие видимых закатов и восходов позволяло осуществить эту идею без особенного насилия над организмами жителей, пусть даже не всем были привычны сутки длинной в двадцать четыре часа. Для каждой смены создали отдельные рабочие календари, в которых одно и то же время считалось днём для одних, и ночью для других.

Но очень скоро стало ясно, что подобное распределение, буквально всем и каждому, сильно усложняет жизнь.

От непрерывной работы страдало то оборудование, которое непрерывно работать не могло, кабинеты не успевали проветриваться, а станционное время растянулось в один единственный бесконечный, монотонный будний день.

И на одну только передачу смен у некоторых сотрудников уходило столько времени, что за этот срок вполне можно было написать не только кандидатскую, но и докторскую диссертацию.

Начальникам цехов и лабораторий пришлось сообща ломать головы – как сделать так, чтобы члены каждой семьи работали в одну и ту же смену!  

А совсем высокому начальству тоже потребовались сменщики, поскольку форс-мажорные обстоятельства имеют наглость случаться не только тогда, когда это высокое начальство бодрствует, но даже тогда, когда оно спит! И найти себе полноценную замену, способную правильно решать все вопросы во мгновение ока, оно оказалось не в силах.

Население Станции запуталось во временах и людях, стало нервным и раздражительным, большинство начало подозревать своих сменщиков в неправильной передаче рабочего места, посыпалось множество жалоб!

И тогда Борис Борисович одним росчерком пера прекратил всё это безобразие, установив время единое для всех, даже для тех, кто по долгу службы был вынужден работать посменно – вроде дежурных диспетчеров или ремонтных бригад.

Для этих специалистов вводились привычные понятия – «ночная» и «дневная» смены.

А вскоре все корпуса Станции имени Царёва-Бычковского встали в строй, и оказалось, что можно совсем не экономить на количестве рабочих мест.

Местное население вздохнуло с облегчением. Стало гораздо меньше бардака и нервотрёпки, и у людей появились всеобщие выходные и праздничные дни.  

И теперь, с девяти часов «вечера» по средне-летнему внутрикорпусному времени, свет во всех коридорах и общественных помещениях медленно тускнел, заставляя людей готовиться ко сну, а «утром», с четырёх часов, постепенно разгорался, имитируя смену времени суток.

Так что, в тот момент, когда дядя Вася оказался у своего жилища, все на Станции давно уже спали, и он старался производить как меньше шума, боясь разбудить супругу.

Конечно, внутри жилых помещений не было слышно того, что творилось снаружи, звукоизоляция была хорошая, но он всё равно, осторожно, на цыпочках, приблизился к двери.

Войти бесшумно ему удалось играючи – замок не щёлкнул, и дверные петли не взвизгнули. Даже ни одна половица под ногами не скрипнула ни разу! Хотя бы потому, что в жилых комнатах Главного корпуса замки открывались почти бесшумно, петли на дверях встречались разве что в огромных ангарах и мастерских, а половиц здешний пол никогда в жизни не видывал и даже не знал, что это такое.

Просто Василию Семёновичу на мгновение вспомнилось старинное здание общежития при СтроКА – Строительно-Космической Академии, в котором он жил в студенческую пору. Уж там-то пол был выстлан из настоящих половиц, самых скрипучих именно в том месте, где приходилось двигаться особенно тихо и осторожно, пробираясь среди ночи мимо будки вахтёрши бабы Даши.

Но всё равно, несмотря на отсутствие шума, Василий сам себе казался огромным неуклюжим титанбыком с Минокрита, случайно попавшим в тамошний Хрустальный Лабиринт.

Он прикрыл за собой дверь, стараясь делать это беззвучно, повернулся осторожно, чтобы не задеть ничего в темноте, и тут только сообразил, что в помещении горит яркий свет.

В маленькой комнатке, ранее предназначенной только для одного проживающего, Василий Семёнович никогда много мебели не держал – не за чем. К тому же и разместить здесь что-то ещё было трудновато – сама по себе жилплощадь маленькая, да ещё две двери – в санузел и в эвакуатор, занимали большую часть стен.

Не прибавилось мебели и сейчас – один стол, один стул, шкаф для одежды, большая кровать, склеенная из трёх обычных. На обычной, стандартной, дядя Вася еле умещался, поэтому пришлось когда-то смастерить самому.

Кровать получилась больше, чем нужно, зато теперь на этом самодельном лежбище как раз хватало места для двоих.

Вот только жилплощадь от этой конструкции сделалась ещё меньше.

Зоя сидела у стола, на единственном стуле, в позе, от которой прямо-таки веяло грустью – положив руки на колени и низко опустив голову. 

– Ты чего не спишь?

– Тебя жду.

Она вдруг сорвалась с места и кинулась дяде Васе на шею. Потом погладила по щеке:

– Как ты долго! Устал, наверно? Голодный? Сейчас покормлю.

Василий только покивал в ответ. Голода он не чувствовал, да и усталость куда-то улетучилась моментально, но Зоина забота ему была так приятна!

Дядя Вася попытался погладить Зою по голове, уколол ладонь об её свежестриженый «ёжик».

– Ой! Не надо. Колется!

Коротко остриженные волосы кололи не только дядивасину ладонь, но и саму Зою.

– «Но что-то же делать с этим надо! Надо!»